Сергей Кузнецов - Строгоновы. 500 лет рода. Выше только цари

Вернулся Кларк в Россию в 1920 году и только тогда вступил в РКП(б). Спустя год назначен начальником материальной службы Читинской железной дороги (вероятно потому, что еще в 1900–1906 годы служил ревизором материальной службы Забайкальской железной дороги). Дальнейшие зигзаги карьеры, не имевшей предпосылок на заведование крупнейшим художественным музеем страны, необычны: 1922 — заместитель заведующего отделом Наркомфина РСФСР, 1923 — директор железнодорожного санатория в Евпатории, 1924 — заведующий детским отделом украинского Красного Креста. В 1925–1927 году Кларк — старший ревизор и старший инструктор материального отдела Донецких дорог. Только успехами на ниве точного и честного подсчета имущества можно объяснить последующий перевод в Ленинград, на Дворцовую набережную. Действительно, сокровища искусства в тот момент рассматривались преимущественно с точки зрения их стоимости, главным образом валютной.

На посту директора Эрмитажа П.И. Кларк сменил исследователя античности О.Ф. Вальдгауэра, тот пробыл на этом месте примерно год после отставки в 1927 году С.Н. Тройницкого, пожелавшего в драматической обстановке сохранить за собой только заведование отделом прикладного искусства Нового времени.

Именно Тройницкий, к которому обратились как к знатоку, указал властям заведомо незначительную сумму оценки имущества Строгоновского дома. Однако его «игру» раскрыла заведующая музейным отделом Главнауки В. Лиэ, она писала А.B. Луначарскому: «Оценка Тройницкого 300 тысяч за все — не имеет никакого реального значения. Я подозреваю, что Тройницкий, желая отстоять музей целиком, указал эту смехотворную сумму, исходя из довоенной, очевидно, стоимости, что по нашим временам равняется 3 млн 300 тысяч. Назвав 300 тысяч, подумал, вероятно, что Гинзбург не станет этим заниматься. Гинзбург же сделал из этого целую историю, тем более что сейчас Строгоновский музей оценен в 5 миллионов». [205] Антонова H., Дроздова Н. «Войну дворцам мы проиграли» // Россия. № 13 (72). 25–31 марта 1992. С. 11. В 1923–1931 годах за один рубль давали 2,16 немецких марки. Вероятно, это была еще одна новая оценка дворца, сделанная в январе 1929 года, уже после получения задатка и вторых переговоров с Крюгером.

Надо отметить, что Кларк пытался отстоять свой филиал и писал в Москву: «Если вспомнить… ликвидация Юсуповского и Шуваловского дворцов, не имевших и десятой доли значения Строгоновского дома (курсив мой. — С.К. ), вызвала ряд неблагоприятных статей в заграничной прессе, то распродажа Строгоновского дома, несомненно, тяжело отзовется на мнении о нашем музейном строительстве… ликвидация таких исключительных памятников, как Строгоновский дом, будет учитываться как известное доказательство краха нашего культурного строительства. Минимальная, с государственной точки зрения, сумма, в которую оценивается Строгоновский дом и которая фактически, может быть, никогда не будет реализована, конечно, ни в какой мере не сможет компенсировать того морального и фактического ущерба, который будет несомненным следствием продажи этого музея». [206] «Войну дворцам» мы проиграли.

Эти же аргументы пытался использовать A.B. Луначарский, комиссар народного просвещения, в своем обращении к высшему партийному руководству: «Гинзбург дал заявление, что существует постановление Политбюро, да еще по его утверждению согласованное со мною, по которому решено продать Строгоновский музей…Никогда в жизни я моего согласия на такого рода продажу не давал, ничего о подобном решении Политбюро не знаю…Если действительно состоялось постановление Политбюро… то я усиленно прошу пересмотреть этот вопрос. НКП готов всемерно идти навстречу потребности реализации нашего художественного достояния для валютных надобностей страны, но при этом нельзя доходить до таких актов, которые являются глубоко дискредитирующими наше правительство. Уже удалось добиться отказа от попытки распродать все крупнейшие произведения искусства из Эрмитажа, что привело бы к ничтожным выгодам, так как стачка торговцев и антикваров снизила бы их цену до смешного, и к величайшему скандалу перед всем культурным миром…» [207] Там же. Нет сомнения, что решение Политбюро, причем вслед за Строгоновским домом предполагалось продать Гатчинский и Павловский дворцы, действительно существовало, хотя оно и не опубликовано к настоящему моменту.

Следует отметить, что существовали взвешенные оценки. Так, Лиэ со своей стороны замечала: «Методы реализации этих вещей для нас еще не ясны, вернее нет тех методов, которые обеспечили бы ожидаемый эффект. Имеющиеся налицо результаты нашей торговли вызывают крайнее беспокойство за удачность реализации и за целесообразность отбора произведений искусства». Таким образом, Главнаука пыталась переложить ответственность эту неудачу на торговые организации. Но подобные трезвые замечания не были услышаны.

Парадоксальным образом задача выработки методов реализации предлагалась искусствоведам, хотя они по роду своей деятельности менее других желали продажи. Относительно Строгоновского дома 4 апреля 1929 года С.П. Яремич, хранитель-реставратор Эрмитажа, писал: «Если обстоятельства требуют ликвидации этого памятника, то нет никакого сомнения в том, что продажа должна быть совершена en bloc и никоим образом не отдельными предметами и, разумеется, на месте». [208] Государственный Эрмитаж. Музейные распродажи. 1928–1929. Архивные документы. СПб., 2006. С. 154. При проведении акции в Ленинграде повышалась цена произведений по причине очевидности их положения в интерьере и происхождения.

Хотя решение о продаже дворца приняли в августе 1928 года, окончательную оценку вещей не произвели и к началу 1929 года, несмотря на бодрое заявления А.М. Гинзбурга Наркому просвещения A.B. Луначарскому 20 февраля: «Спешу сообщить, что по коллекциям б. Строгоновского музея все оценочные работы уже закончены и описания предметов с оценками переданы Госторгу, поэтому все дальнейшие вопросы о реализации этих коллекций необходимо ставить в Москве перед Наркомторгом, а в Ленинграде никаких переговоров мы, разумеется, вести не будем.» [209] «Войну дворцам» мы проиграли.

В сложной ситуации Т.В. Сапожникова, сочинив к 25 января записку «Строгоновский дом (2-й филиал Государственного Эрмитажа)» и обложившись благоприятными актами обследования, датированными теми же днями, попыталась использовать 35 дней отпуска за прошлый год. 11 февраля 1929 года Татьяна Васильевна отбыла в Мурманск. Однако уже 23 февраля, то есть через два дня после письма Гинзбурга Луначарскому, ее вызвали на работу телеграммой директора Эрмитажа. 28 февраля Сапожникова прибыла в Ленинград, а 5 марта она была отстранена от работы, причем задним числом с 1 марта. Тогда же, 5 марта, управляющий делами Эрмитажа опечатал помещения запасов и библиотеку.