Дмитрий Петров - Аксенов

Сомнений не было. Изготовили всего 12 копий, и про каждую было известно, как и куда она делась. Понятно, Евгений Анатольевич решил вернуть дорогой ему том. Но не тут-то было. Тогда делом заинтересовалась пресса. Дошло и до суда [258] Дело слушалось в Мещанском межмуниципальном суде Москвы. . Выяснилось, что альманах всё это время находился то на антресолях у Кузнецова, то в архиве ИМЛИ, которым он руководил, что экземпляр представляет немалую культурную ценность и что его надлежит вернуть Попову.

Стараниями мэрии города, Ирины Барметовой и директора музея писателя Ирины Аксеновой (однофамилицы) праздник остался праздником. И хотя не приехали Веллер и Быков, в Казань наведались питерские друзья Аксенова — прозаик Валерий Попов, устроивший с Поповым Евгением энергичное шоу — рассуждение о друге, и поэт Анатолий Найман, сделавший свой сдержанный мемуар образцом элегантности.

Поэт Юлий Гуголев читал стихи. Режиссер Вадим Абдрашитов говорил о «Ленд-лизовских» — последнем, неоконченном романе Аксенова, опубликованном уже после его кончины. Он назвал эту книгу «удивительным литературным пространством, где автор освободился окончательно, оторвался от любых и последних уз, которыми был привязан к стандарту. Это — абсолютно свободное погружение, или, если угодно — воспарение в космос детских грез и мечтаний, в страну воображения, туда, куда улетал Вася-ребенок — маленький Акси-Вакси, — оставаясь один на один с фантазией… Мне было бы невероятно интересно снимать это — делать фильм, — сказал режиссер. — В финальной части — обязательно черно-белый».

Пожалуй, таким оно и было — то цветным, то черно-белым — детство в городе на Волге, описанное Аксеновым в «Ленд-лизовских».

Это необычная книга. Очень похожая на рассказы Галины и Александра Котельниковых и других родственников писателя о его детских годах. О беде и нищете военных лет. О тяжеленных бидонах с черным пайковым супом, железные ручки которых резали ладони. О счастье победы. О послевоенном прозябании. Многих этот текст смутил. Кого-то — обилием мата и пацанского жаргона. Кого-то — грубостью и суровостью описания быта, в котором и слова нет о героизме и стойкости советских людей в борьбе с врагом, но так много сказано о другом героизме и другой стойкости — в преодолении невыносимой тяжести тылового быта, в котором неведомо как, а спасались, выживали, сохраняли близких, детей, семьи.

Иных поразила смелость рассказа писателя об отношениях одной из героинь романа — красавицы-журналистки тети Коти и знаменитого пилота-драматурга Ивана Мясопьянова. Созвучие имен персонажей и живых людей, которых мы уже упоминали в первых главах этой книги, многих сбивало с толку. И совершенно напрасно. Близкие писателя утверждают, что если в его фантазии нередко происходит такое, чего простые люди и вообразить-то не могут, то в реальной жизни романа между Матильдой Котельниковой и Михаилом Водопьяновым не было и быть не могло.

Да и вообще, строить догадки о прототипах его героев дело пустоватое. Это хорошо объяснил сам Аксенов в середине прошлого десятилетия в одном из интервью: «Еще ни разу не было, чтобы я кого-то „описывал“ или чтобы я кому-то из „детищ“ впрямую приписывал что-то свое. Вот почему, кстати, я не пишу мемуаров. Уверен, что в процессе воспоминаний на бумаге все переверну, перекрою и заврусь окончательно…»

Понятно, это «заврусь» — не самоуничижение и не раскаяние в неизбежном авторском переиначивании, а самосарказм: такова уж наша доля, ничего не попишешь…

Кого-то смутили нарочитая хаотичность и сюрреализм текста, ощутимые сразу после эпизода спасения тонущего Акси-Вакси из воды и крепчающие по мере приближения к финалу. Типа: «Большое советское солнце сияло посреди солнцесияний и звучало как нестерпимое торжество до конца: „каждый всяческий советский человек поблизости от границы персияны готов будет выполнять бесконечную жуть постоянной советской борьбы! Сталинз“». Их много таких периодов — страницы за страницами. Они кого хочешь удивят. Не удивят разве что тех, для кого «смехачи» Велимира Хлебникова и «дыр бул щыл» Алексея Крученых обычное дело — поэзия, буйство авторской воли, свободный полет слога. Кто-то скажет: эти несколько страниц — просто лепет мальчика, только что спасенного из воды, почти утонувшего, потерявшего сознание, бредящего в забытьи. Но кто-то на это ответит стихами:

А кто-то заметит: это — авторские заготовки, которые он еще не успел привести в порядок, обустроить, расположить… Быть может, мы заглянули на творческую кухню автора, так и не приготовившего до конца свое коронное блюдо?

Когда не без удивления дочитываешь «Ленд-лизовских» до конца, откуда ни возьмись приходит вопрос: а в самом ли деле эта книга — последнее сочинение Аксенова? Или компьютерная память вселенной хранит и другие? Мы не знаем.

До «Ленд-лизовских» вышло и другое посмертное издание Аксенова — «Таинственная страсть. Роман о шестидесятниках». В заглавии шестидесятники — без кавычек, так мы их и оставим.

Аксенов закончил его 21 мая 2007 года. А в предисловии указал, что, приступая к работе вспомнил опыт Валентина Катаева, который в книге воспоминаний «Алмазный мой венец» сумел отгородиться от мемуарного жанра, придумав героям прозвища: Щелкунчик, Командор и др. При этом он цитировал их тексты, делая скрытых под кличками людей узнаваемыми. Однако при этом всё же возникали не копии, а романтические образы, художественные воплощения, в разной мере близкие к оригиналам. Так же поступил и Аксенов с Ахмадулиной, Вознесенским, Высоцким, Евтушенко, Красаускасом, своей женой Кирой, Окуджавой, Майей, Романом Карменом и другими друзьями и знакомыми. Нэлла Аххо, Антон Андреотис, Бандьера Бригадска, Влад Вертикалов, Дельф и некий НиДельфа, Ян Тушинский, Роберт Эр, Кукуш Октава, Яша Процкий и прочие — это и есть шестидесятники Аксенова. И почти каждый — с биографией, с характером, со страстью…

Забавна история с Дельфом и НиДельфой. Читая «Страсть» и догадавшись, что сына главного героя — писателя Аксена Савельевича Ваксона — зовут в нем Дэльф, припомним давний и милый рассказ «Маленький Кит — лакировщик действительности», где сына главного героя зовут Кит. Прибавим к Киту в начало «Ни», а в конец «а», и, получив Никиту, поймем, почему советского лидера зовут так экзотически. То есть перед нами не только, что называется, «роман с ключом», но «роман с ключиками». И каждый из них — это не столько разгадка псевдонимов, сколько понимание разных замыслов писателя.