Елена Арсеньева - Вечная мадонна

Между тем у Лопухина умер отец; Алексей получил громадное наследство и уехал в деревню. И вот спустя некоторое время Сашенька Верещагина начала намекать Екатерине, что он скоро приедет и станет просить ее руки, но хочет знать, любит ли она его.

Екатерина впервые поглядела на Алексея как на возможного жениха и решила, что, пожалуй, могла бы его полюбить. Такое решение было уже половиной дела, и Екатерина оказалась на полпути к любви. Тогда она написала Сашеньке, что готова принять предложение Алексея.

Таким образом, она стала считать себя помолвленной с ним.

Именно в это время на каком-то балу она вновь встретилась с Лермонтовым.

После их разлуки прошло уже четыре года, но Мишель не очень изменился — возмужал немного, но не вырос и не похорошел и был почти все такой же неловкий и неуклюжий. Однако глаза его смотрели с большей уверенностью, и невозможно было не смутиться, когда он устремлял на Екатерину неподвижный взгляд.

Он заговорил о Лопухине, начал намекать на его любовь к Екатерине, чем смутил ее. Потом развеселил, начал читать стихи и намекать уже на свои чувства, вовсе не остывшие… Затем он стал всеми правдами и неправдами проникать в дом Сушковых, напрашивался на вечеринки и непрерывно танцевал с Екатериной, читал стихи, веселил ее и заставлял сердиться, гадал по руке…

Мишель серьезно и внимательно рассматривал линии и черты на ладони Екатерины, но молчал.

— Ну что же? — не выдержала она.

— Эта рука обещает много счастья тому, кто будет ею обладать и целовать ее, и потому я первый воспользуюсь, — последовал ответ.

С этими словами Мишель поцеловал ладонь.

Екатерина выдернула руку, сконфузилась, раскраснелась и убежала в другую комнату.

Что это был за поцелуй! Чудилось, если Екатерина проживет еще хоть сто лет, она будет вспоминать его… И потом еще долго-долго ее волновало воспоминание о прикосновении жарких губ Мишеля. А уж в ту минуту с ней истинно сделался мгновенный, непостижимый переворот — сердце забилось, кровь так и вскипела, она вдруг почувствовала трепет тела и ликованье души. Через мгновение ей стало стыдно, словно сей мимолетный поцелуй был изменой Лопухину. Мишель не должен был целовать ее руку так!

Она думала об этом весь вечер, держалась серьезно, задумчиво, рассеянно… однако она была непомерно счастлива.

Сердце болело от этого счастья, всю ночь Екатерина не спала, целовала свою собственную ладонь, сжимала ее… И на другой день едва не со слезами принуждена была умываться: она боялась смыть след поцелуя. Но нет, он остался в памяти и волновал ее по-прежнему.

На другой день они как бы случайно встретились на балу у адмирала Шишкова, где Екатерина очень любила бывать. Однако Лермонтов сразу стал ей пенять:

— Вы не цените себя! Вы — олицетворенная мечта поэта, с пылкой душой, с возвышенным умом, и вы заразились светом! И вам необходимы поклонники, блеск. Шум, суета, богатство, и для этой мишуры вы затаиваетесь, заглушаете ваши лучшие чувства, приносите их в жертву человеку, которого вы не любите и не сможете полюбить!

Екатерина оборвала Лермонтова, сказав, что у него нет права читать ей проповеди, а сама почувствовала себя и впрямь в чем-то виноватой…

— Да, я решаюсь выйти за него без сильной любви, — проговорила Екатерина, — но с уверенностью, что буду с ним счастлива. Он так добр, благороден, неглуп, любит меня, а дома я так несчастлива. Я так хочу быть любимой!

— Боже мой! — отчаянно вскричал Мишель. — Если бы вы только хотели догадаться, как вас любят! Если бы вы хотели только понять, с какой пылкостью, с какой покорностью, с каким неистовством вас любит один молодой человек моих лет!

— Я знаю, что вы опять говорите о Лопухине, — лукаво ответила Екатерина. — Я именно ему и вверяю свою судьбу, потому что уверена в его любви, потому что я первая его страсть.

Отвечайте мне на мой вопрос, — настаивал Лермонтов. — Если бы-вас в одно время любили два молодых человека… Один — пусть это будет Лопухин, он богат, счастлив, ему все улыбается, все пред ним преклоняется, все ему доступно единственно потому только, что он богат. Другой же молодой человек далеко не богат, не знатен, не хорош собой, но умен, пылок, восприимчив и глубоко несчастлив. Он стоит на краю пропасти, потому что никому и ни во что не верит, не знает, что такое взаимность, что такое ласка матери, дружба сестры. И если бы этот бедняк решился обратиться к вам и сказать вам: спаси меня, я боготворю тебя, ты сделаешь из меня великого человека, полюби меня, и я буду верить в бога, ты одна можешь спасти мою душу!.. Скажите, что бы вы сделали?

Екатерина не знала, что ответить, не понимала своих чувств. Как-то так случилось, что все ее помышления были о Лермонтове. Она вспоминала малейшее его слово, везде видела его жгучие глаза, поцелуй его все еще горел на ее ладони и отдавался в сердце, но она никак не решалась признаться себе, что любит его.

А Мишель преследовал ее и уже откровенно, неистово твердил:

— Я люблю вас! Да, я вас люблю! Нам с Лопухиным нет места вдвоем на земле! Я люблю вас, да и вы меня любите, или это будет непременно. Бойтесь меня, я на все способен и никому вас не уступлю, я хочу вашей любви!

Он измучил Екатерину, сбил ее с толку. Она боялась возможной дуэли, но боялась не за жизнь Лопухина, а только за жизнь Лермонтова. Сердце ее то неистово трепетало, то замирало, оно жило одним только им. И на очередной упрек она ответила сгоряча:

— Я страдаю за вас, готова сейчас заплакать, а вы попрекаете меня в кокетстве!

Мишель снова поцеловал ей руку и прошептал:

— Я счастлив!

За ужином он сидел около Екатерины и никогда не был так весел, так оживлен.

— Поздравьте меня, — сказал он, — я начал славное дело. Оно представляло затруднения, но по началу, по завязке, я надеюсь на блестящее окончание.

— Вы пишете что-нибудь?

— Нет, но я заготовляю материалы для многих сочинений. Знаете ли вы, что будете почти везде героиней?

Екатерина считала его гениальным. Его любовь небывало возвысила ее в собственных глазах. «Наконец-то я люблю! — восхищалась она. — Мало того, я нашла идола, перед которым не стыдно было бы преклоняться перед целым светом».

Она дала отставку Лопухину, а влиянию Лермонтова совершенно покорилась. Впрочем, это была настоящая тирания! Гладко причесанные волосы не шли Екатерине — он требовал, чтоб она всегда причесывалась только так. Она носила нелепые наряды, которые ему почему-то нравились, с замиранием сердца вспоминая слова Мишеля: «Что вам до других, если вы мне так нравитесь?» И как она ревновала! Всякую Молодую девушку (даже истинную уродину) Екатерина ненавидела за один взгляд, брошенный на нее Мишелем, за самое незначительное его слово, обращенное к ней. А при своих поклонниках гордилась им, была с ними неучтива, едва отвечала им, потому что ей хотелось сказать: «Оставьте меня, вам ли тягаться с ним? Вот мой алмаз-регент, он обогатил, он украсил жизнь мою. Вот мой кумир — он вдохнул бессмертную любовь в мою бессмертную душу!»