Татьяна Михайловна Соболева - В опале честный иудей

Меня удивило и насторожило, что встреча с этим литературоведом, заместителем главного редактора другого «толстого» журнала прошла словно по стандартному, заранее заготовленному сценарию, до деталей схожему с предыдущим. И этот именитый деятель советской литературы не пожелал взять в руки ни одного листа бумаги со стихами Ал. Соболева, как будто боялся, как будто предлагала я ему прикоснуться голыми руками к кобре. А ведь передо мной сидел литературовед, критик! Как, чем объяснить, что не проявил интереса к известному лишь одним громким произведением и вовсе не известному львиной долей творчества поэту?! Куда девалось его чисто профессиональное желание узнать незнакомого автора? Что остановило его? На месте и прозаика и критика надо бы подчиниться естественному чувству любопытства: а что там есть еще у этого Соболева, ну-ка посмотрим!..

Более того, ни первый ни второй - оба хозяева в литературных журналах - не предложили поместить стихи Ал, Соболева на страницах своих изданий. Почему?..

Смешно думать, что они не понимали меру одаренности Ал. Соболева, один - главный редактор, другой - литературовед. Оба застыли в немой настороженности. Ни один из них не улыбнулся мне, не произнес хотя бы нескольких слов поддержки, участия, не задал ни одного вопроса. Обоим я успела поведать о своем одиночестве, о своей тревоге в связи с этим за судьбу всего созданного поэтом, обреченным десятилетия работать «в стол». Что услышала в ответ? Ничего. Молчание... Холодные, застывшие в неподвижности закрытые лица, полное отсутствие эмоций. Московские советские сфинксы. Односторонняя «беседа», мой монолог перед каменными истуканами.

Одного немножко жаль: никогда уже не доведется мне узнать, о чем думали, что чувствовали оба руководителя «толстых» журналов, глядя в спину мне, покидавшей их кабинеты. Злобствовали, что напомнила я им своим появлением о цене, ими заплаченной за высокие посты в тоталитарном государстве, чего они, возможно, стыдились наедине с самими собой? Куда в тот миг подевалась их доброта, о которой оба они так заливисто распевали прилюдно, и устно и письменно? Меня выталкивала из их кабинетов грубость под личиной внешнего приличия.

И я еще острее осознала вдруг тогда, что независимо от моего желания, скорее вопреки ему, начинает складываться новый букет под названием «Ату, его... Ату!» из цветочков нового времени, в которое вступила страна.

В журнале «Знамя» редактор-дама, пишущая стихи, член ССП Ермолаева встретила меня настолько приветливо, что в моей голове вдруг прозвучало сложенное много лет назад Ал. Соболевым четверостишие (опубликовано в книжке «Библиотека "Крокодила"»):

Он улыбался всем, всегда, везде.

Однажды улыбнулся он воде, и взор его дышал таким теплом, что пруд в июле затянулся льдом.

«У нас и для своих авторов места не хватает», - заявила она, не глянув на стихи Ал. Соболева. Я возразила: «Посмотрите стихи, может быть, Александр Соболев хотя бы на один раз станет вашим автором». Взяла. А через неделю я ехала в «Знамя» за отвергнутыми стихами. И здесь, как и в «Новом мире», я не услышала: «Привезите другие, давайте посмотрим еще». Ни слова обещания.

Заместитель редактора этого журнала, а я обратилась к нему несколько месяцев спустя спортивного интереса ради, тоже вернул мне стихи, но со словами, разгадать которые я предлагаю читателям. Он сказал: «Вы их напечатайте, обязательно напечатайте, только не у нас... В другом месте».

Уточнять, где именно, я не стала. Достаточно того, что в редакции журнала «Знамя» я получила отказ на всех уровнях.

А потом на месячную «отлежку» я оставила двадцать стихов Ал. Соболева в журнале «Москва». Их отклонили.

О желании сделать подборку меня также не уведомили. Просто: вон! «Ату, его... Ату!»

И не впервой подумала я о том, что, будь стихи у покойного поэта Ал. Соболева в самом деле никудышными, их, глядишь, и обнародовали бы. Подкреплять, утверждать мощь «Бухенвальдского набата» поэтическими удачами те, от кого это зависело, не захотели, воспротивились коллективно, по-коммунистически, скопом.

«Воодушевленная» встречами с собратьями по перу покойного супруга, я окинула взглядом «поле боя» и... все-таки не отказалась от борьбы: отступать было некуда, надо было действовать сразу по нескольким направлениям. В качестве кнута-погонялки выступили данные моего паспорта: лет много, я одна, промедление, как говорят, а в моем случае так и сложилось, смерти подобно. Смерти творческого наследия Ал. Соболева. У меня достало зрелости расценить его не просто как нечто завещанное мне мужем, а как принадлежащее всем людям культурное достояние - дар поэта-гражданина человечеству. Громко сказано? Ничуть! Часто Ал. Соболев обращался в своих стихах к народам планеты Земля. Я уже говорила об этом. Он жил в мире и для мира. И тем ответственнее была моя роль.

Я сочинила небольшое, в полстранички, письмо в ССП. Нарисовала словами картину: я, вдова, с ношей, пожилой женщине не под силу, карабкаюсь на вершину горы. Ноша -полувековой труд автора «Бухенвальдского набата». А Союз писателей с интересом наблюдает: сорвусь - не сорвусь, сверну себе шею или не сверну? Я потребовала, чтобы под ответом стояла подпись секретаря ССП. Ответа не последовало... Значит, и моя смерть - ничто, и ноша в моих руках лучшей доли не заслуживает. Как следует назвать людей, не пожелавших мне ответить? Не хочу употреблять бранные слова, но им-то здесь и место, в полном ассортименте. А в качестве рефрена: «Ату, его... Ату!»

Я села за обстоятельное письмо на имя первого секретаря ССП В. Карпова. На десяти страницах разместила десять фактов, создававших общую картину жизни борца за мир, автора лучшей общепризнанной песни в защиту мира, поэта Ал. Соболева, в стране победившего социализма. Это были факты, которые не нуждались в расследованиях и проверках. Ну, например, отсутствие у Ал. Соболева сборников стихов, его замалчивание и т.д. Это было обращение к лицу, властью наделенному, которому оставалось просто принять соответствующие меры, отдать долги литератору, этого заслужившему. Не скрою, я уповала и на доброе движение души В. Карпова по отношению к Ал. Соболеву как к бывшему фронтовику, «окопному брату»: В. Карпов был разведчиком на войне.

Нелегко было добраться до секретаря Союза писателей мне, вдове «неписателя». Много-много дней, много разговоров посвятила я уговорам то ли секретаря, то ли помощника В. Карпова - Петра Петровича, чтобы заставить его передать мое большое послание именно тому лицу, которому оно было адресовано. Уговорила, доказала, добилась. Спустя некоторое время получила ответ. А в нем черным по белому фраза, в которую я от радости не смела поверить: «Если у вас возникнут трудности с изданием стихов Александра Соболева, будем помогать». Подуставшая изрядно и от отказов, и от безнадежности, я даже прослезилась, почувствовала облегчение: слава Богу, я уже не одна!