Татьяна Михайловна Соболева - В опале честный иудей

Наверно, кроме моего супруга такая несправедливость ранила бы душу еще очень доброго ребенка. На сей раз Александр Владимирович так возмутился, так рассердился на непотребную нахальную Маленькую «Кошку», обидевшую щенка, что немедленно стер резинкой изображение голого щенка. А я, отсмеявшись, вынуждена была изобразить мирный исход инцидента.

Ну, что интересного в том, что я и Александр Владимирович зашли случайно по пути в какое-то заведение общепита, а потом поплатились за необдуманный поступок недомоганием? Проза, и говорить-то вслух неудобно. Но все выглядит совсем по-иному, если представить себе заурядную историю в «кошачьей» интерпретации: две кошки - Маленькая сопротивлялась, а непутевый проголодавшийся Кот настоял, схватил котенка (меня) за загривок - так обе «кошки» пошли питаться в «мусорный ящик». На второй картине «фильма» — расплата: две кошки лежат на диванах с грелками на животах. Я помню, как от души расхохоталась одна пожилая мамина знакомая, которой мама, смеясь, показала два этих рисунка и пояснила, что к чему.

Кошка на задних лапах, с панамкой на ушках, с лукошком на лапке ищет грибы... Кот, тоже на задних лапах, удит рыбу... Когда Александр Владимирович написал «Бухенвальдский набат», я изобразила его котом с пойманной рыбиной гигантских размеров, вроде той, что поймал старик Хемингуэя. Кот, привязав рыбу за голову, согнувшись от усилий, «везет» по земле небывалый улов.

В двухэтажном «засыпном» доме, где мы жили в первые годы супружества, ванны не было. Как-то раз, собравшись в душ, я оставила Александру Владимировичу - его не было дома - записку-картинку: кошку под душем, под сильной струей воды, на задних лапах. Кошка натирала себе спинку, держа мочалку в лапах за лямочки. Получилось так, что, возвращаясь домой, я встретила у подъезда Александра Владимировича и поэта Максима Кравчука. Не помню, возможно, я и сказала им, что иду из душа. Мы вошли в нашу тогда единственную комнату. И первое, что попалось на глаза моему супругу и нашему гостю, была картинка на столе. Не подозревая, что сие есть «письмо», которое чужим очам читать не положено, Максим взял в руки рисунок... Поверьте, ни до того, ни позже я не видела, чтоб он так хохотал, понимаете, не просто посмеялся, улыбнулся... Нет, мои «художества», в силу своей необычности, вероятно, побуждали людей именно взрываться хохотом, иначе не скажешь. Можно догадаться, за что и так сильно были они любимы одним из персонажей - Большим Котом - Александром Владимировичем, действительно, кошка под душем на задних лапах - нарочно не придумаешь. Нет, придумаешь, но не связывая с человеком. А это уже не то...

«Кошка» настолько глубоко вжилась в нас, что веселила в самые неожиданные моменты... Я кормлю хлебом стайку воробьев. Для всех - немолодая женщина бросает птичкам мелкие кусочки, они схватывают их, «воруют», улетают. Да такая картина ни одного человека не остановит ни на минуту. Наблюдающий за мной Александр Владимирович вдруг начинает смеяться: «Ни разу не видел, чтобы кошка кормила воробьев!». Он «увидел» один из не нарисованных, но вполне вероятных «фильмов».

...Нам стало не до шуток, когда мне предложили сложную полостную операцию. Тревога оказалась напрасной, диагноз не подтвердился, но в больницу, на менее опасную операцию, я все же угодила.

Из дома ненадолго улетела птица, она и мой кумир, и мой удел.

Моя жена отправилась в больницу, и сразу будто дом осиротел!

Ах, до чего ж серьезно! Но, право, для этого нет повода. Поэтому еще в больнице я начала обязательный, неизбежный в сложившейся ситуации «фильм». Знала, что он по меньшей мере уполовинит волнения моей «кошки». Рисунки, а это был «фильм» из многих рисунков, живописали минувшие события: предварительные беседы по телефону двух «врачей» - собак (хороших, хороших, не злых! на задних лапах, в халатах, с телефонными трубками в лапах), последовавшие за ними осмотры «кошки» (лучше бы все это - нарисованное- увидеть!), уколы, операция... И последний, финальный «кадр» - Большой Кот баюкает на руках неслыханно обиженного, разнесчастного Котенка, которому вспороли брюшко...

Я уже говорила о том, что в критических, стрессовых ситуациях человек подчиняется в своих действиях не разуму, а инстинкту. Жизнь поэта Александра Соболева состояла из почти непрерывной череды стрессов. Полагаю, наша «кошка» вышла из мира подсознательного, скорее как средство защиты и спасения. Она могла украсить своим присутствием самое обыкновенное маленькое событие, превращая его в чудо... Я отправляюсь в аптеку. Это за два квартала от дома... Но вот в нашей квартире раздается звонок. Жалкий, «котеночий» голос оповещает: «Заблудяу!» (Заблудился!). Это, разумеется, притворство, вопль, посланный настежь открытой перед «котенком» душе. Александр Владимирович, так бы сказал человек не из сказки, вступает в игру. Не совсем точно: в нем моментально заговорил старший, Большой Кот. Без всякого актерства, трепещущим от волнения голосом, он бросается на помощь где-то заплутавшемуся, безмерно дорогому существу: «Где мой мелкий котенок? Шагай скорее в будку, быстрее перебирай лапками!» Призыв моего супруга - в мире людей, моей старшей «кошки» - в «кошачьем» - мире звучит для меня как самая прекрасная музыка! Скучный поход в аптеку превращается в сказку. Я тороплюсь домой, я знаю - меня ждут, меня встретят, словно Божье одарение, меня - «задрипанного котенка»...

Нашу жизнь в рисунках рассказывала Большому Коту Кошка Мелкая, выдумщица и притвора, тощая, полосатая, шилохвостая, с мордочкой клинышком, беспородная, невыставочная. Александр Владимирович мало сказать любил, он восхищался этими «мини-фильмами» и в конце концов торжественно назвал всю коллекцию «Кошкинианой». Втайне я посмеивалась над серьезностью, с какой он берег блокноты с рисунками. Но он считал изобретенную нами «кошку» нашим наивысшим, бесценным общим творением. О чем вполне серьезно сказал мне однажды. Я не спорила: сквозь десятилетия - мы прожили вместе, напомню, сорок лет, - сквозь невзгоды и одоления, утраты и победы, взлеты и падения, огорчения и радости прошла с нами жившая в нас волшебная «кошка». Не сбылось, слава Богу, опасение Александра Владимировича, посетившее однажды его неустанно думающую голову. Он понимал: многие неровности семейных отношений сглаживаются в молодости полнотой чувств, недоступных старости. А что будет, когда начнет увядать буйство плоти, когда настанет время жить в условиях преобладания разума над чувствами? Не окажутся ли тогда в уже принудительном от безвыходности положения союзе русская, не очень покладистая, старая баба и старый еврей со все резче проступающими с годами не лучшими национальными особенностями, осложненными болезнью? Только в поздние годы нашего супружества Александр Владимирович поделился со мной тревожившими его раньше мыслями, с удовольствием признал крах своих сомнений, потому что сделал открытие: присутствие в нас и между нами нестареющей, не меняющейся с годами «маленькой кошки» действует куда эффективнее всевозможных «эликсиров молодости». Наша «кошка» не дала нам состариться душой, и, как верно сказал поэт-мой супруг, колдовское средство, известное лишь нам двоим, сделало наше детство протяженностью от «А» до «Я»...