Эммануэль Каррер - Лимонов

Некоторые, однако, вспоминали. Хрущев в 1956 году зачитал на ХХ съезде партии «секретный доклад», который скоро стал известен всем: он разоблачил «культ личности» Сталина и открыто признал, что государством в течение двадцати лет управляли преступники. В 1962-м он лично разрешил напечатать книгу «Один день Ивана Денисовича», написанную бывшим зэком по фамилии Солженицын, и эта публикация потрясла страну. Читающая публика рвала друг у друга из рук 11-й номер журнала «Новый мир», содержавший будничное и прозаическое, но доскональное и кропотливое описание одного дня заключенного в лагере с не самым строгим режимом. Потрясенные до глубины души, не смея в это поверить, люди заговорили: наступила оттепель, жизнь налаживается, Лазарь восстает из могилы; с того момента, как хоть один человек осмелился ее высказать вслух, правда непобедима. Мало каким книгам выпало наделать столько шуму – и в этой стране, и за ее пределами. И ни одна, за исключением вышедшего десять лет спустя после «Архипелага ГУЛАГа», не смогла оказать столь ощутимого и реального влияния на ход истории.

Власть поняла, что, если правда о лагерях и вообще о прошлом будет звучать и впредь, она рискует пустить под откос все: не только Сталина, но и Ленина, а с ними – и всю систему, вместе с ложью, на которой она зиждется. Именно поэтому «Иван Денисович» ознаменовал собой одновременно и апогей, и закат процесса десталинизации. Хрущев был смещен со своих постов, и поколение выживших после чисток аппаратчиков восстановило в стране, под благосклонным взглядом незлобивого Леонида Ильича, смягченный вариант сталинизма, до гипертрофированных масштабов раздув роль партии и введя в обиход, во имя кадровой преемственности, систему блатных отношений, кооптации, теплых местечек и умеренных репрессий, – это называлось номенклатурным коммунизмом, по имени элиты, которая извлекала из него выгоду. Эта элита была довольно многочисленна и разрозненна, но, будучи вовлечена в игру, легко сплачивалась. Достигнутая стабильность, хорошо утрамбованная и пофигистская, в сущности, была весьма комфортна, и те из русских, кто успел пожить в ту эпоху, вспоминают о ней с ностальгией, особенно сегодня, когда они вынуждены плавать, а зачастую и тонуть в ледяных волнах эгоистического расчета. Великая поговорка эпохи – аналог нашей «работать больше, чтобы зарабатывать больше» – звучала так: «Мы делаем вид, что работаем, они делают вид, что нам платят». Как образ жизни выглядит не очень привлекательно, но что с того: все как-то выкручивались. Если не делать серьезных глупостей, то жить можно. Всем плевать на все, народ, сидя по кухням, создает свой мир, который – если не явится новый Солженицын – простоит еще века, в этом можно быть уверенным, потому что его глубинная суть – ничего не менять.

В этом мире такой симпатичный лоботряс, как Генка, может позволить себе оставаться симпатичным лоботрясом, и его отец-чекист не возражает. Конечно, было бы лучше, если бы он вступил в партию, как было бы лучше, чтобы молодой французский буржуа, в те же годы – славное тридцатилетие процветания Франции, – учился бы в Национальной школе управления или в Политехническом. А если лоботряс этого не делает – не страшно: он не умрет с голоду и не сгниет в лагере, для него найдется уютное местечко какого-нибудь столоначальника, и его не будут преследовать как тунеядца и антиобщественный элемент, вот и все. И в итоге Генка, нимало не заботясь о будущем, проводит ночи, выпивая на дармовщинку со своим приятелем Эдуардом в заведениях, которыми управляют коллеги его отца, а днем, во всяком случае, летом – в буфете зоопарка, где у него свой столик и где он развлекает свою дворню, выгоняя из буфета посетителей под предлогом, что там происходит заседание чрезвычайного конгресса укротителей бенгальских тигров, генеральным секретарем которого является он сам.

Компания Генки распадается на два крыла – эсэсовцы и сионисты. Самым живописным из SS был славный малый, который развлекал компанию тем, что ловко передразнивал произносящего речь Гитлера. Немецкий он знал слабо, но его приятели знали его еще хуже, так что было достаточно выпучить глаза и брызгать слюной, и успех был обеспечен, тем более что слова kommunisten, kommisaren, partizanen, juden были понятны всем – окружающие покатывались со смеху. Включая и сионистов, среди которых не было ни одного еврея. Их энтузиазм по поводу Израиля возник по время Шестидневной войны. С точки зрения международной политики стоять на таких позициях было непросто, потому что при всем своем шалопайстве эти ребята были патриотами собственной страны, а их страна поддерживала и вооружала арабов. Но на них производила большое впечатление военная доблесть, а в этом перед парнями Моше Даяна можно было снять шляпу. Настоящие солдаты, голыми руками не возьмешь, совсем как фрицы или япошки, и дрался ты с ними или нет, не имеет значения, все равно ты их уважаешь. А вот кого не будешь уважать никогда, так это америкосов, толстых, розовых, изнеженных придурков, для которых идеальная война – это то, что они показали в Хиросиме: они сверху кидают бомбы и стирают все в порошок, сами при этом ничем не рискуя.

Кроме вермахта и ЦАХАЛа, предметом обожания Генки и его разношерстной когорты был фильм, который постоянно крутили в Харькове все эти годы, и они всей компанией ходили на него по десять и двадцать раз: «Искатели приключений» с Аленом Делоном и Лино Вентурой. Иностранные фильмы и, в частности, французские, были тогда новым явлением, связанным с эпохой Хрущева. Все знали, кто такие де Фюнес и Делон, а десять лет спустя – Пьер Ришар, обаятельный человек, который до сегодняшнего дня в самых дальних уголках бывшего Союза воспринимается как божество и никогда не отказывается принять участие в съемках в Грузии или в Казахстане в качестве приглашенной звезды. Первая сцена «Искателей приключений», где Делон пролетает на самолете под Триумфальной аркой, вдохновила Эдуарда и Генку на одну из самых капитальных глупостей, когда они, пьяные вдрызг, что случалось частенько, попытались угнать самолет-развалюху, подняв его в воздух со взлетной полосы военного аэродрома. Забава не обернулась серьезными неприятностями лишь потому, что поймавшие их охранники восприняли все как шутку и, растрогавшись, выпили с несостоявшимися угонщиками по стаканчику, чтобы их утешить. Помню, я был точно так же растроган, когда мои сыновья шести и трех лет решили бежать из дома с зонтиком вместо дорожного посоха и котомкой из носового платка.

Так протекает жизнь Эдуарда. Он шьет брюки, пишет стихи, тусуется с Генкой и его компанией, облачившись в один из своих красивых, собственноручно сшитых костюмов. Предмет его особой гордости – пиджачная пара шоколадного цвета с золотой искрой. Он регулярно делает гимнастику – упражнения для брюшного пресса и отжимания, тело у него мускулистое и загорелое круглый год: матовая кожа прекрасно держит загар даже зимой. Однако он дорого бы дал, чтобы быть хоть на несколько сантиметров выше, не носить очков и спрямить слишком вздернутый нос: тогда он был бы похож на Делона, которому пытается подражать, стоя перед зеркалом. Когда он оставляет Анну слишком надолго, она не выдерживает и отправляется на поиски. Чаще всего обнаруживает его в буфете зоопарка и тут же начинает шуметь и ругаться, не стесняясь присутствующих, обзывая Эдуарда молодым негодяем: так впоследствии он назовет свой роман, описывающий этот период жизни. Подобные сцены унизительны для него и забавны для приятелей. Они потешаются над толстым задом и сединой его любовницы, которая весит в два раза больше Эдуарда и могла бы быть его матерью. Он же, чтобы спасти лицо, возражает, что использует ее и вообще живет у нее на содержании. Однажды он даже уверяет, что она ради него принимает клиентов: по его понятиям, лучше быть начинающим сутенером, чем приличным мальчиком.