Николай Галкин - Откуда соколы взлетают

А идея эта якобы пришла после того как младший лейтенант Юра Яблочкин спас от явного плена самого Иосипа Броз Тито с его радисткой, посадив связной самолетик По-2 на дорогу и умыкнув окруженных из-под носа уже ликующих в злорадстве фашистов.

Но в этот раз бомбардировщик, видимо, успел засечь, откуда поднялся русский истребитель, и, судя по тому, как быстро развернулся и лег на обратный курс Хе-111, Галкин тоже понял, что шел он налегке с провокационной целью выявить место базирования 4-го авиаполка, и упустить разведчика значило обречь на явную гибель от массированного налета фашистов десятки машин.

Настиг он врага над самым аэродромом и, зайдя так же снизу из-под плоскости, прошил длинной очередью бок бомбардировщика ближе к хвостовому оперению. Но и сам успел поймать несколько пуль левой плоскостью.

— Ладно, зайдем с другого боку.

После вторичной атаки «Хейнкель» дал крен заглохшим мотором, с третьего захода за самолетом потянулся черный шлейф.

— Ага, зачадил.

Горящий самолет резко пошел на посадку и, едва успев выпустить шасси, так ударился о землю, что стойки не выдержали и вместе с колесами разлетелись в стороны.

— Ну, у наших куда крепче ноги, — отметил про себя Галкин, сравнив свою «посадку» на лед Ладожского озера с этой на овсяное поле.

И видя, как из кабин упавшего самолета выскакивает и расползается чудом уцелевший экипаж, среди которого выделялся белым кителем командир, Галкин с пикирования открыл по немецким летчикам огонь:

— Все равно не дам уйти гадам. Ишь, обнаглели, летают тут в белых мундирах, как на парад, — прижимал он пулеметными очередями и держал немцев до тех пор, пока к месту падения горящего «хейнкеля» не пришла автомашина с бойцами батальона аэродромного обслуживания.

Подняли одного фашиста, обезоружили этого в белом, усадили пленных в машину и собрались уезжать, шофер уж и дверцу кабинки захлопнул.

— Да они что… Не знают, сколько человек в экипаже «хейнкеля». Ну, ведь уйдут же, линия фронта рядом… О, бестолочи!

Пронесся, на бреющем, вровень с бортами грузовика, показав на пальцах, из скольки, и, взмыв вверх, спикировал, на залегших в овсе немецких летчиков.

— А-а, теперь от этих фениморов куперов они уже не уйдут, — успокоился Михаил, заметив бегущих по полю и машущих руками вездесущих деревенских ребятишек.

А на стоянке его дожидался корреспондент и в таких деталях описывал впервые увиденный воздушный бой сменщику Галкина, будто он сам его провел.

— Следите за газетой, Михаил Петрович, «Интервью с показом» будет называться очерк о вас. Поздравляю.

— Не с чем. Вот если бы он на бомбежку летел, тогда бы еще куда ни шло… А этот скорей всего блуданул. Или прогуливался чин какой-то.

— Да, да, да! Нет, не «Интервью с показом» — «Последний моцион» заголовок будет! А?

— Для этих — последний, для нас… В общем, ваше дело писать.

— Тоже верно. Еще раз поздравляю, до свиданья на газетной полосе… Послушайте, а ведь это мысль! «До свидания на газетной полосе», — перечеркнув, перелистнул он очередную страницу новенького блокнота.

«Ну, друг… Сам замаялся и бумагу замаял», — подумать подумал, но вслух ничего не сказал, чтобы не обидеть парня ненароком: сразу мастером еще никто не родился.

И все-таки поспешил уехать начинающий представитель фронтовой прессы, не став свидетелем эпизода, который бы оказался не лишним в его очерке.

Прибегает в землянку оперативный дежурный по штабу полка:

— Галкин!.. Где ты? К Орлову. Срочно.

— Форма одежды парадная? Как на Ладоге?

— Да нет, серьезно комполка вызывает.

Ну, раз «серьезно», то поясной ремень потуже, фуражку кокардой строго против носа, планшетку с полетной картой через плечо, чтобы не возвращаться за ней — наверняка боевое задание предстоит, летчиков-истребителей так просто не вызывают в штабы — перед дверью кабинета большие пальцы рук под ремень, проутюжил складки на гимнастерке, стучит.

— Входи, входи, — голос комполка оттуда.

Вошел. За столом — Орлов, напротив него у стенки на табуретке этот немецкий летун в белом кителе с полковничьими ихними погонами и с Железным крестом у стыка наглухо застегнутого стоячего воротника.

— Товарищ майор, по вашему приказанию лейтенант Галкин при…

— Да вольно, вольно. Я почему тебя и вызвал, что птицу, оказывается, сбил ты настолько важную у них и мнящую о себе, что требует… Понимаешь? Требует показать, кто ты такой. О, наглец. Вот он, — показал рукой немецкому полковнику русский майор на русского лейтенанта. И по-немецки: «Дас ист эр».

— Дизер? Ви альт бист ду? — недоуменно вертел рыжей башкой фриц, не веря ни словам майора, ни молодости лейтенанта.

— И сколько тебе лет — интересуется. Фирундцванцих ему. Понял? Двадцать четыре.

— Так что не очень-то кичитесь…

Кичились.

«Уверовав в свою мощь, гитлеровцы в первые недели совсем не маскировали боевую технику и сажали авиацию очень плотно: по 80—100 самолетов на один аэродром и почти не прикрывали ее зенитной артиллерией. Вот тогда мы и начали менять формы и методы борьбы с авиацией противника на аэродромах. Основным оружием ее стали истребители. Так появились на свет штурмовые комбинированные авиагруппы, состоящие из истребителей разных типов…» [18] А. А. Новиков. В небе Ленинграда.

Делая по шесть, по восемь боевых вылетов в день, штурмовали вражеские аэродромы, уничтожая «на корню» их самолеты, наводили ужас и панику на движущуюся маршем немецкую пехоту, сопровождали на бомбометание свои бомбардировщики, охраняли от налетов санитарные поезда и эшелоны с техникой и людьми, патрулировали над объектами и зонами передислокации частей Красной Армии.

На штурмовку прорвавшей нашу оборону немецкой танковой колонны с мотопехотой был поднят почти весь 4-й истребительный авиаполк, и налет его оказался для врага настолько яростным и неожиданным, что авиагруппа не потеряла ни одной машины, хотя Галкин с техником звена и насчитали после приземления «дома» более двадцати пробоин в плоскостях и фюзеляже.

Группу на обратном курсе замыкало его звено как наиболее опытное, но командир, показав ведомым «следуйте прямо» где-то на середине маршрута, круто лег на ребро и ушел в сторону.

— Это куда он? — пожал плечами один.

— Увидел кого-то, — так же мимикой ответил ему второй.

Этим увиденным за добрый десяток километров оказался немецкий корректировщик «Хейнкель-126», прозванный «кочергой» за черную окраску и несуразно огромный киль, который позволял ему крутиться над небольшим объектом, засекая координаты с точностью до метра.

Изучаемый «кочергой» объект был, вероятно, настолько важным, а «работа» до того увлекательной, что фашистский пилот не заметил советского истребителя.