Станислав Свяневич - В тени Катыни

Сталин медленно, но неустанно наполнял лагеря горцами, я об этом уже упоминал выше. Но они не стали для меня товарищами: больно у них был крутой и вспыльчивый норов, особенно — у чеченцев. У меня была с ними даже драка, когда они хотели нас с моим русским товарищем согнать с места на нарах. Это еще один парадокс польской судьбы: поляки и украинцы в советских лагерях и ссылках вынуждены держаться русских — так легче выжить.

Первое впечатление от города было приятным. Я ожидал, что город будет похож на наш Бориславль, в котором я однажды побывал в 1929 году. Но здесь, в Баку, во всяком случае в том районе, где нас поселили, не было запаха нефти. С моря дул легкий бриз, приносивший не только морской воздух, но и доносивший запахи Каракумов. Во всем — в природе, садах, манерах — ощущалась близость Ирана. Даже на улицах люди выглядели совершенно иначе. Черты лица местного населения были тонкими и очень приятными. Все здесь было удивительно и немного таинственно. Я был на рубежах того самого Востока, который так хотел всегда узнать.

Разместили нас в недавно построенной гостинице Интуриста. Но и здесь были некоторые проблемы: в одних номерах вода в ванной никак не хотела течь из кранов, зато в других она текла так, что не остановишь. Это была типичная проблема советских новостроек, о которых обычно писалось на последних страницах газет. Первые страницы были посвящены описаниям различных достижений и рекордов. Нам сказали, что судов до иранского порта Пехлеви в ближайшие дни не будет, но зато мы могли без ограничения заказывать в гостинице икру и водку, а по запросу администрация может оказать содействие в приобретении билетов в театр и на концерты.

Уже не помню, как долго мы жили в гостинице. Кажется, около недели. Кот попытался наладить контакт с нашими посольствами в Куйбышеве и Тегеране, но телефоны работали отвратительно, а на телеграммы просто не было ответов. В конце концов нам показалось, что мы фактически интернированы в наших номерах люкс. Иначе мы не могли объяснить поведение советских властей. Вечера мы вновь проводили за разговорами в номере посла Кота.

Мы старались как-то занять время вынужденного безделья: я и Ксаверий ходили купаться в море. И здесь, как и у Астрахани, море было мелким. Приходилось пройти около четверти километра по деревянным мосткам, пока дойдешь до киоска, где можно купить билет на право пользования кабинкой для переодевания. Но и здесь глубина была чуть выше пояса. На мостках были устроены лежаки, и на них было довольно много загорающих.

Однажды мое внимание привлекла молодая женщина с двухлетним ребенком на коленях. Была она, что называется, восточная красавица. Да и ребенок с большими черными глазами был на редкость красив. Я просто не мог оторвать глаз от этой пары.

— Посмотри, какая замечательная модель для художника или фотографа, — сказал я Ксаверию.

В Баку был Дворец музыки, террасами сходящий прямо к морю, на них устраиваются концерты под открытым небом. Как-то мы узнали, что русский пианист, получивший первую премию на международном конкурсе имени Шопена в Варшаве, будет выступать на одной из террас. Ксаверий и я пошли на этот концерт. Ничего подобного я раньше не слышал, это был лучший концерт в моей жизни. Была теплая летняя ночь, кругом царила темнота, и только у фортепиано горели две свечи. Я по своей природе не артистичен, я не смог повторить даже простейшей мелодии. Правда, в детстве родители посылали меня учиться игре на скрипке и фортепиано, но уроки были прерваны Первой мировой войной и никогда больше не возобновились. Но все же музыка делает со мною необыкновенные вещи — я как бы переношусь в иной мир, забывая обо всем на свете. В тот вечер игра русского пианиста перенесла меня в эпоху романтизма, такую далекую от реальности, от шедшей всего в нескольких сотнях километров ужасной войны.

Терраса, на которой проходил концерт, была небольшой, на ней едва могли уместиться несколько сотен человек. Любопытно, что среди публики я не заметил татар и армян, хотя именно эти две народности превалируют в этой части Кавказа. Публика в основном состояла из русских. Было много высших офицеров в сопровождении интеллигентного вида дам. Все мы были очарованы музыкой и мастерством исполнения.

А я, разглядывая при свете месяца окружающих меня людей, вспомнил дореволюционную русскую интеллигенцию, среди которой прошло мое детство.

Сейчас мне вспоминается еще один концерт из произведений Шопена, тоже проходивший в колонии, только на этот раз — в британской, в Сингапуре. На нем тоже доминировали представители британской колониальной администрации, но все же процент китайцев, малайцев и индусов был выше процента туземцев на концерте в Баку.

На следующий день после концерта Зингер, Ксаверий и я отправились в местный музей, где были хорошо представлены история и этнография Азербайджана и история развития Баку. Сопровождала нас в экскурсии по музею молодая сотрудница, только что закончившая исторический факультет. Она была недурна собой, а на наши вопросы отвечала живо и с юмором.

Я задумался, кто она по национальности. Не похожа ни на русскую, ни на татарку, ни на представительницу кавказских народов. Была она среднего роста, с большими черными глазами, светившимися умом и юмором. В Европе бы ее принимали за южную француженку, в Кракове или Львове — за венгерку. В конце концов я решил, что она армянка. Армения с запада граничит с Азербайджаном. А сами армяне, пожалуй, самая интеллигентная и древняя нация, за исключением, конечно, евреев.

По нашему единодушному решению, лучшим экспонатом музея была наша чичероне, и большинство вопросов было задано единственно, чтобы продлить беседу с ней. Прощаясь, я все же спросил ее, не армянка ли она. Я хотел было добавить, что и у нас в Польше живет довольно большая армянская колония, но она ответила: «Нет. Мы с вами одной национальности». Оказалось, она была внучкой или правнучкой одного из повстанцев, вынужденных после отбытия наказания поселиться на Кавказе4.

Однажды вечером нам сообщили, что на следующий день отплывает пароход, на котором мы сможем добраться до Пехлеви, иранского порта на южном побережье Каспийского моря. Плавание должно занять около суток — судно было таким же маленьким, как и то, на котором мы приплыли в Баку.

Каюты были очень душными, а мне особенно не повезло — мое место было на верхней полке. Я почувствовал, что не смогу заснуть в такой духоте, и вышел на палубу. Я удобно расположился на бухтах каких-то канатов. Чуть в стороне от меня на такой же бухте расположилось двое людей. Они разговаривали на непонятном мне языке, может, по-армянски, а может, и на родном языке Сталина — по-грузински. Я сидел, прислушиваясь к звукам их разговора, смешивающегося с шумом бьющихся о борт волн. Я так и заснул, полусидя на канатах.