Валентин Осипов - Шолохов

Как хорошо писать такие домашние письма! Но «сплошной масленицы» не бывает. В одном из писем Шолохова в журнал «Новый мир» есть о романе фраза особой значимости: «Кончу его в конце года, если добрые люди не будут мешать». Если не будут мешать!

…Николай Островский и Михаил Шолохов. В 1936-м Шолохов посылает ему три письма. Первое: «Дорогой Николай Островский! Книгу получил. Спасибо. Прости за долгое молчание. Я думал побывать в Сочи, увидеть тебя, поговорить, но так и не пришлось. Пользуясь „оказией“ — посылаю тебе 1-ю книгу „Тихого Дона“. Как только выйдет из печати последняя — тотчас пошлю. Прими мой дружеский привет. Крепко жму руку. Желаю тебе бодрости, здоровья, успехов в работе. М. Шолохов. 8 июля 1936 г.».

Суховато. Вскоре снова берется за письмо. На этот раз нашел такую струну, чтобы адресат не расценил его как послание к инвалиду: «Спасибо за письмо, за доброе отношение ко мне. В Сочи непременно приеду, как только разделаюсь с окаянной книгой. Сейчас, не глядя на жару, начал работать. Сижу, обливаясь горьким потом, и с вожделением поглядываю на Дон. По совести говоря, — работать в такую дикую погоду нет ни малейшего желания, хотел улизнуть куда-нибудь на простор, чтобы ветром обдувало, но побаиваюсь, как бы жена не стала привязывать за ногу к письменному столу. История знает такие примеры гнусной эксплуатации нашего брата». Продолжил с тем же юмором: «Свояченица Лидия со свойственным ей легкомыслием — целыми днями трещит о тебе, рассказывает без конца и краю. Приходит и вместо „здравствуй“ начинает: „А вот Николай Алексеевич“ и т. д. Ужас, что творится в нашем тихом доме! Должен вам сказать, тов. бригадный комиссар, что вы и лежа в постели разите беззащитных девушек…» Закончил тепло и непринужденно: «Крепко обнимаю тебя, дорогой Николай, и желаю всего доброго. До скорого, надеюсь, свиданья. Мой сердечный привет твоей маме и всем твоим близким. М. Шолохов. 14.8.36 г. Вёшенская».

Третье письмо шлет в октябре, тоже из Вёшенской. В нем та же чуткая поддержка: «Дорогой Островский! Спасибо за дружеское внимание, за письмо. С негодованием отметаю, как говорится, разговоры о твоей недолговечности и всем сердцем желаю тебе жить до старости, не старея…» Дальше вполне профессиональное общение двух писателей: «За этот месяц надо поработать до горького пота. Если не закончу „Тихий Дон“ — брехуном прослыву на весь белый свет, а перспектива эта мне не улыбается. Ездил в Москву, слезно просил освободить меня от поездки на антивоенный конгресс (в Париж. — В. О. ). И вот я снова за столом, допоздна „перекрываю нормы“, а наутро прочитываю и за голову хватаюсь. Сии писательские чувства тебе самому известны, а потому и расписывать их нечего…»

Случилась и встреча попозже, в ноябре этого года, на московской квартире Островского. То-то радость была для прикованного к постели человека и его стойкой жены. Слепому писателю хватило чутья выявить творческую особицу Шолохова — независимость: «Знаешь, Миша, ищу честного человека, который бы покрыл прямо в лицо. Наша братия, писатели, разучились говорить по душам, а друзья боятся обидеть… Вот, Миша, ты и возьми рукопись в переплет…». Это он пишет в Вёшки о своем романе «Рожденные бурей».

Однако особой близости не получилось. Шолохов чтил его роман «Как закалялась сталь», но едва ли ему могла понравиться «агитация» Островского, когда прочитал его обращение к себе, опубликованное в «Литературной газете»: «Пусть вырастут и завладеют нашими сердцами казаки-большевики. Развенчайте, лишите романтики тех своих героев, кто залил кровью рабочих степи тихого Дона».

Дополнение. «Литературная газета» в середине ноября предоставила трибуну Илье Эренбургу, чтобы заклеймить Бунина: «Есть воздух, в котором дохнут птицы, вянут цветы. Это воздух зарубежных стран. По-прежнему кликушествует там Бунин…»

Шолохов и Бунин. Два лауреата Нобелевской премии. Шолохов ценил Бунина, не только его прозу, но и поэзию. И при этом к некоторым его вещам относился критически. В моем блокноте сохранилось интересное его высказывание на встрече с молодыми писателями: «У Бунина есть рассказ „Красный генерал“. Содержание его не сложное. Растут два мальчика. Один — сын помещика, другой — сын сапожника. Растут вместе и даже дружат. В первую империалистическую оба на фронте. Встречаются потом в разгар гражданской. Один — агент Деникина, другой — солдат революции. И вот тут-то сын сапожника командует: „К стенке, ваше благородие!“ Художественных достоинств в рассказе нет, а вот презрения к простому народу хоть отбавляй. Неприкрытая злоба! Великолепный лирик в прозе, здесь Бунин потерпел поражение как художник. А вы говорите, талант. А талантливые по-разному могут писать…»

Высказал мнение о бунинском рассказе «Господин из Сан-Франциско»: «Великий рассказ, но в нем видно высокомерие. „Смерть Ивана Ильича “ у Толстого сильнее — проще». Высоко оценил рассказ Бунина «Захар Воробьев».

Однако выразительна и такая деталь. Одна из участниц встречи, поэт Лариса Васильева, сказала ему: какое, дескать, счастье иметь писателю свою Вёшенскую; если бы Бунин жил в «своих» Вешках или, как Толстой, в Ясной Поляне, то иначе развивался бы. Шолохов поморщился и ответил, что Бунин нашел «свои» Вёшки в Европе, и его раздражает, когда он видит под рассказом Бунина мелко набранное «Приморские Альпы».

О том, как Бунин оценивал Шолохова, речь впереди.

«Известия» 1 января напечатали статью Бухарина, где он объявил 1936 год началом «расцвета социалистического гуманизма».

Некоторым выпала доля своеобычно приветствовать отца этого соцгуманизма. Шолохов позже, в 1938-м, писал Сталину: «Красюков рассказывал, что в дни 1 мая в Ростовской тюрьме стон стоял от криков. Из одиночек кричали: „Да здравствует коммунистическая партия!“, „Да здравствует товарищ Сталин!“»

Март. Вёшенская. Энкавэдисты начинают охоту на Шолохова. Поручили собрать на него «компромат». По счастью, нашелся один отважный колхозник, Василий Александрович Благородов, — фамилия-то какова! — разоблачил провокатора. Написал в райком: «Он говорил в присутствии меня, Калинина М. Е., Мазанова Т. А., Бондаревой К. А., что Шолохов, когда набирал песенников в Москву, нанимал одного из песельников вложить в баян наган и убить тов. Сталина, после этого предлагал мне подписать материал, написанный им тов. Ежову, за это нам будет большая награда».

Смел казак, даже такое в заявлении написал: приехал начальник районного управления НКВД и одобрил затею с провокацией.

Об этой злобной чуши конечно же ни театр не знал, ни «Правда» ничего не печатала.

Провокация имела подоплеку. Шолохов помогал ставить оперу; об этом сообщалось и в программке. Он посоветовал театру привлечь вёшенских певунов и танцоров, чтобы Большой ощутил подлинный дух Дона. Необычная затея обернулась успехом. Дирижер Николай Голованов не зря высказывал благодарность писателю.