Михаил Филин - Толстой-Американец

Или: «Без зелена вина не зелена для меня и природа майская», — вычитываем из адресованной П. А. Вяземскому эпистолы, которая слажена графом в сельце Глебове [654] .

Те же письма Фёдора Ивановича позволяют нам составить приблизительное представление о напитках, которые были у него всегда в чести.

В графскую карту следует внести пунш («превосходный из напитков» [655] ), водку [656] , «матушку наливку» [657] и «бордовское красное вино» [658] . Но особенно Американец почитал шампанское, за которое, даже находясь в «стеснённом положении», мог отдать последний лепт. «Насчёт же шампанского готов продать и свои не только канделябры, но даже и подсвечники, — каялся он перед князем В. Ф. Гагариным, находившимся во Франции, — буду сидеть впотьмах и — буду пить. Дай только знать, куда переслать деньги и сколько за 2-а ящика первейшего сорта» [659] . Увы, с шампанским — дивным сопровождением вожделенных устриц — Американца частенько «ссорили обстоятельства» [660] , то бишь совершенное безденежье.

Оплошает тот, кто вздумает трактовать толстовское хроническое «пьяноление» в медицинских категориях и потом поставит графу Фёдору прискорбный диагноз. Нет, погружаясь на протяжении десятилетий в хмельной омут, Толстой-Американец не спился с круга, не опустился и до гроба сохранил достоинство, благородный облик и светлую голову. Болезненной зависимостью от вина он, по всей видимости, не страдал, что неоднократно и убедительно доказывал своими продолжительными «безвинными» периодами.

Один из антрактов нашего волевого героя подробно описан в «Старой записной книжке» князя П. А. Вяземского:

«Он <���…>, не знаю по каким причинам, наложил на себя эпитимию и месяцев шесть не брал в рот ничего хмельного. В самое то время совершались в Москве проводы приятеля, который отъезжал надолго. Проводы эти продолжались недели две. Что день, то прощальный обед или прощальный ужин. Все эти прощания оставались, разумеется, не сухими. Толстой на них присутствовал, но не нарушал обета, несмотря на все приманки и увещания приятелей, несмотря, вероятно, и на собственное желание. Наконец назначены окончательные проводы в гостинице, помнится, в селе Всесвятском. Дружно выпит прощальный кубок, уже дорожная повозка у крыльца. Отъезжающий приятель сел в кибитку и пустился в путь. Гости отправились обратно в город. Толстой сел в сани с Денисом Давыдовым, который (заметим мимоходом) не давал обета в трезвости. Ночь морозная и светлая. Глубокое молчание. Толстой вдруг кричит кучеру: „Стой!“ Сани остановились. Он обращается к попутчику и говорит: „Голубчик Денис, дохни на меня!“

Воля ваша, а в этом дохни много поэзии. Это целая элегия! Оно может служить содержанием и картине; был бы только живописец, который бы постиг всю истину и прелесть этой сцены и умел выразить типические личности Дениса Давыдова и Американца Толстого» [661] .

Эпизод, увековеченный князем Петром Андреевичем, не датирован. Зато сохранившиеся письма отставного полковника и иные достоверные источники сообщают биографу точные сроки отдельных толстовских «эпитимий».

«Совсем не пил» граф Фёдор поздней осенью 1818 года [662] .

Скорее всего, воздерживался он от пьянства и в марте-апреле 1819 года [663] .

О том, что Толстой «отвыкнул от вина», обмолвился в апреле 1821 года кем-то проинформированный Александр Пушкин ( II, 169); от поэта об этом чуде узнали и читатели «Сына Отечества» (1821, № 35).

«Протрезвился» граф (причём «к нещастию») в 1830 году [664] .

«Погибал в несносной трезвости» в мае, «не графинствовал» в сентябре 1831 года [665] .

Раздружился с Бахусом Американец и весною 1832 года [666] .

Впрочем, его «важные перемены» начала тридцатых годов могли быть связаны и с развившейся тогда болезнью.

«Пьянолением» граф Фёдор Иванович тешился почти до шестидесяти лет. Страсть к вину он обоснованно считал «добродетелью» [667] . Если становилось у Толстого «хмельно на сердце» [668] — следом и мир вокруг внезапно расцветал, и люди добрели, и в душе октябрь сменялся маем, и сам он, моложавый татуированный Американец, здравствовал, дышал полной грудью, а глаза блистали.

Казалось, граф, «раскаявшийся грешник» [669] , был готов в ту упоительную минуту сызнова пересечь на корвете экватор, разгромить бонапартов шатёр или взлететь под небеса на воздушном шаре.

А никуда не летавшая графиня Толстая возносила молитвы мученику Вонифатию и изо всех своих цыганских сил боролась с «пьянолением» Фёдора Ивановича, прятала от него вино и водку [670] .

Граф, знамо дело, распалялся, метал громы и молнии.

Но Авдотью Максимовну тоже надобно понять: она заботилась о здоровье супруга и по-своему была, конечно, права.

«Человеком ума необыкновенного» окрестил Американца князь П. А. Вяземский в заметке «Поправка (О графе Ф. И. Толстом)», помещённой в «Русском архиве» [671] . В стихотворном послании к графу Фёдору (1818) поэт также отдал должное его уму («холодному эгоисту») и «возвышенному духу».

И это — не очередные вариации на тему крыловской басни «Кукушка и петух», а взвешенная, объективная оценка соответствующих талантов нашего героя. С мнением князя Петра Андреевича были вполне согласны многие современники — и те, кто общался с Американцем постоянно, и те, кто мог похвастать разве что шапочным знакомством с ним.

Они, люди разных занятий, интеллектов и возрастов, что называется, пели тут в унисон и не утруждали себя поисками синонимов.

«Умён он был, как демон, <���…> и с ним трудно было спорить», — утверждал Фаддей Булгарин [672] .

«Человеком с большим умом» запомнил графа актёр М. С. Щепкин [673] .

Денис Давыдов вёл речь о «необыкновенном уме» Американца [674] , а Ф. Ф. Вигель — о толстовской «умной речи» [675] .

«Умным» счёл графа Фёдора также П. А. Катенин [676] .

Про «весьма умную голову» двоюродного брата однажды обмолвился Ф. П. Толстой [677] .

О «замечательном уме» отца писала позднее и его младшая дочь Прасковья [678] .

Не благоволивший к Американцу граф П. X. Граббе тоже не отрицал его «редких способностей» [679] .

И даже Пушкин, оскорблённый и необъективный Александр Пушкин, признал (в письме Н. И. Гречу от 21 сентября 1821 года), что Толстой «вовсе не глупец» (XIII, 32).

Завершая это краткое обозрение единодушных суждений, припомним, что и в «Горе от ума» эпизодический персонаж, «списанный» Александром Грибоедовым с Американца, — «умный человек»; более того, о нём сказаны (пусть и устами восторженными) знаменательные слова: