Ианте Бротиган - Смерть не заразна

Родители мужа устроили нам настоящую свадьбу. Мой отец рвал и метал. На какое-то время я убедила себя, будто бегу не от него, а от смерти.

В школе, куда ходит моя дочь, я бесплатно помогаю застенчивым маленьким второклассникам научиться читать. Одни оказались вообще не подготовлены к школе, другим не помогают дома. Вместе мы верим, что у нас все получится. К середине первого полугодия читают почти все. Сначала детям не верилось в успех, но они чувствуют нашу поддержку, своей учительницы и мою, и очень и очень стараются. На прошлой неделе одна девочка принесла мне веселую, полюбившуюся ей книжку и стала читать вслух. Смеялись мы обе, но она то и дело поглядывала на меня, словно не верила в это чудо. Я кивнула ей головой: да, ты читаешь сама.

Моя дочь читает хорошо. У нее есть родители, которые способны о ней позаботиться. Моя дочь никогда не ходит грязная или голодная.

Отец ходил и грязный, и голодный. Его и его приятелей называли белым отребьем. Он не всегда помогал мне с уроками, но, как умел, заботился и покупал мне одежду, чтобы никто в школе надо мной не смеялся.

Когда отец купил «магнум-357», я стала бояться оружия. Ему нравилось выйти в конце дня с друзьями на заднее крылечко и пострелять в воздух, целясь в сторону гор. Я спасалась тем, что закрывала все двери, садилась на пол и сидела посреди комнаты, заткнув уши пальцами. Револьвер был с хорошей отдачей, так что заканчивалось все быстро. Каждый делал по выстрелу, после чего револьвер аккуратно возвращался на место. Отец относился к нему в высшей степени осторожно. Перед тем как передать оружие в руки следующему, он сам всегда проверял, как вошел патрон, а потом еще проверял и тот, чья была очередь. Я возненавидела револьверы. Лишь убедившись, что выстрелы стихли, я открывала глаза, разжимала уши и медленно поднималась с пола.

Вскоре после гибели отца я начала работать на горячей линии при отделении психологической помощи, и в мой первый вечер, в субботу, раздался звонок молодой женщины, которая хотела покончить с собой. Я говорила с ней тридцать минут, пока не приехала полиция.

— Нет, — поправила она меня, — я не сказала, что хотела что-нибудь с собой сделать. Я хотела покончить с собой.

— Когда это было? — спросила я.

— Две недели назад. Но сейчас опять то же самое.

— Зачем вы хотите это сделать? — спросила я.

Когда в дверь забарабанили полицейские, она сказала, что не знает, как быть.

— Пойдите спросите, кто там, — схитрив, ответила я, и на душе у меня от своего обмана стало скверно. Но, услышав, что дверь она заколотила гвоздями и открыть ее сложновато, я поняла, что правильно сделала, вызвав полицию. — Тогда спросите, кто там, и скажите, чтобы шли через черный ход.

— Хорошая мысль.

Трубку взял полицейский и спросил, зачем их вызвали. Я сказала, что эта молодая женщина способна сейчас что-нибудь с собой сделать.

Я услышала, как он ей говорит:

— Нет, мы вас не арестуем. Хотите, отвезем вас в больницу, поговорите там с кем-нибудь?

— Она едет с нами, — сказал он мне и отключился.

А я еще постояла с умолкнувшей трубкой в руках.

Впервые приехав в Монтану и едва войдя в дом, я увидела в кухне на стене изображавшую собой часы рамку, где внутри были следы от пуль. Отец с друзьями пили и палили в стенку всю ночь. Дырка — «12», дырка — «час», и так далее. Они прострелили насквозь всю заднюю часть дома вместе с дверью черного хода, пришлось сделать дорогущий ремонт, но дырки в кухне остались. Больше того, отец купил для них рамку. Ремонт на том не закончился. Едва рабочие привели в порядок кухонные стены, как отец разнес топором угол вместе с потолком над мойкой. К моему приезду все было приведено в надлежащий вид, остались только «часы», а под ними потом появилась еще и медная табличка. Надпись на ней гласила: «Разобрались со временем Р. Б. и П. Д.»

У отца тогда был друг, который попытался научить меня стрелять из небольшого ружья двадцать второго калибра. Мы уходили вдвоем, а отец оставался дома. Ему эта затея пришлась не очень по душе. Ружье было замечательное, удивительно легкое. Но я его боялась и учиться не захотела. Я не понимала, зачем мне это. Когда-то давным-давно я для себя решила, что, если вдруг в дом заберется грабитель, я попросту спрячусь. Однако обижать отцовского приятеля мне не хотелось. У отца была пневматическая винтовка, и с ним мы не раз забавлялись, паля со ступенек на заднем крылечке по пустым банкам от пепси-колы, а ружье мне не понравилось, и больше я к нему не прикасалась.

Однажды ночью — тогда я училась на первом курсе — отец позвонил пьяный и сказал, что собирается застрелиться. Я не знала, к кому обратиться, и потому позвонила в службу психологической помощи.

— Чем можно ему помочь? — спросила я.

— Ничем, — ответил человек на другом конце провода. — Но можно спросить «зачем?».

Этот вопрос я задала женщине, которая звонила по горячей линии.

Она отвечала бессмысленно. Та женщина была душевнобольная, но отец мой не был больным.

Задав ей этот вопрос, я испытала огромное облегчение. Когда отец собрался застрелиться из своего «магнума», он не дал мне возможности спросить «зачем?».

Закончив беседу с женщиной, я положила трубку, и моя начальница меня поздравила:

— Для первого раза вы справились очень неплохо.

Я хотела было сказать ей, что это вовсе не в первый раз. И еще хотела сказать, что в первый раз я не справилась.

Оттуда я уехала на день рождения. День рождения отмечался за городом, но погода в тот день была неважная, и гости явились не все. Когда дорога пошла вниз и я увидела озеро, то сразу заметила маленькую компанию нахохлившихся на ветру друзей. Но все были живы-здоровы, весело поедали именинный торт, и через несколько минут я тоже присоединилась к ним.

Память, как лифт, везет меня вниз. Иногда лифт застревает между этажами, между настоящим и прошлым. Через открытые двери мне видно спящую кошку, забытый детский сандалий, солнечный квадрат на линолеуме. Внизу ничего не видно, там темно и тихо. Я нажимаю на кнопку, двери закрываются. Что я ищу? Свободу? Мудрость? Отца? Какой я стану, добравшись до нижнего этажа? Я хочу туда возвратиться, еще раз все увидеть, все записать. Какой я вернусь сюда, в свою кухню, к дочери, к жизни?