Алексей Савчук - Прямой дождь

— Я давно знал, что ты думаешь про царя. Но в таком деле ты мне не советчик. Если хочешь написать — пиши, нет — другого попрошу, — сердито заворчал Непийвода, а у самого мелькнула мысль, что грамотных не больно-то много, да и не каждому довериться.

— Хорошо, напишу, — поторопился согласиться Петровский. — Но уверен — зря.

— Твое дело исполнить мою просьбу.

Долго ломали голову над тем, как рассказать царю о жизни Ивана Макаровича, о его работе, о том, какая с ним приключилась беда… Нужно было написать как можно короче, — ведь не станет самодержец бескрайней Российской империи тратить время на какого-то Ивана Непийводу, хоть он и верноподданный.

Григорий хотел было отправить письмо сам, но Иван Макарович запротестовал:

— Ты на конверте напиши точный адрес и отдай моей жинке. Она отправит, а то зачем тебе такая морока?

Оставалось только ждать ответа. «На все — пока дойдет письмо до Петербурга, пока царь его прочитает, подумает — уйдет немало времени», — решил Непийвода. Он принялся считать дни, как узник, которого вскоре должны выпустить из темницы. Дал волю своей фантазии. Тысяча, на которую он рассчитывал, была заранее распределена только на самое необходимое.

— Катерина, а что, если нам царь больше тысячи пришлет? — спрашивал Иван Макарович, и глаза его загорались надеждой.

— Дал бы бог, — вздыхала жена.

Прежде Иван Макарович обычно не замечал, как летело время: будни отнимала работа, праздники уходили на то, чтоб отоспаться. Теперь дни стали бесконечно длинными… Проснется едва забрезжит и до вечерних сумерек все ворочается на больничной койке.

Тем временем заводская администрация пришла к заключению, что Иван Непийвода, литейщик доменного цеха, стал калекой по собственной вине: был неосторожен. Ему назначили семь рублей пенсии в месяц, заявив, что и это великая милость со стороны директора…

Григорий, ожидая посланца, боялся уснуть. И все-таки задремал, но сквозь сон услышал, как постучали в окошко. Открыл глаза, прислушался. Постучали еще раз. Он вскочил с постели, припал к стеклу, за которым мелькнула тень, потом бросился к двери, выскочил на крыльцо. Незнакомец держал в руках две плетеные корзины.

— Спрячь, — сказал тихо. — Да так, чтобы сам дьявол не нашел.

— Хорошо. Сделаю.

Человек исчез, а Григорий мигом забрался на чердак и там в дальнем углу в куче разного хлама спрятал корзины.

На другой день Степан сказал:

— Листовки разбросаем на заводе и в поселках… Часть передадим хлопцам, с которыми мы были на гулянье.

Ночью друзья, спрятав листовки за пазуху, вышли из дому. Часть они решили разбросать на заводском дворе, часть — на Брянской площади, куда люди спозаранку сойдутся на базар, остальные — на рабочих окраинах.

Молча двигались безлюдными улицами. Заметив кого-нибудь, притворялись веселыми гуляками. Вдруг Григорий споткнулся — и листовки веером легли на землю. Парни быстро собрали их, и как раз вовремя: из-за угла показался полицейский наряд.

— Кто такие?

— На смену идем, — спокойно ответил Григорий.

— Где работаете?

— В прокатном.

— Идите.

Целую ночь парни раскидывали листовки в Кайдаках, в рабочих колониях Брянского и Трубного заводов, в фабричном поселке…

Чего только не рассказывали на другой день о листовках! Одни говорили, будто их сбросила с неба какая-то машина, другие — будто студенты усыпали ими всю землю. Полицейские носились по городу, останавливали и обыскивали прохожих.

Прокламации сделали свое дело.

Директор Брянского завода вызвал в контору мастера доменного цеха, где совсем недавно работал литейщиком Иван Непийвода.

Шагнул навстречу, пожав руку, торжественно произнес:

— Поздравляю, господин Матейчик! Большая у нас сегодня радость. Его императорское величество соизволили наградить вас медалью «За усердие». Это большая честь, господин Матейчик!

Директор протянул мастеру серебряную медаль и муаровую ленту Станислава, еще раз пожал руку.

— Рад стараться, ваше превосходительство! — по-солдатски вытянулся Матейчик. Его круглое красное лицо расплылось в улыбке. Он уже давно работал на заводе, заслужил усердием и безоговорочным повиновением расположение хозяев, готов был за них любому перегрызть глотку и частенько пускал в ход кулаки. Рука у него была тяжелая: стукнет раз — и свернет челюсть. В его смену бывало больше всего несчастных случаев, но он и в ус не дул. Самое главное — были бы довольны хозяева…

В тот же самый день к Ивану Макаровичу пришел почтальон. Явился кстати: Непийвода уже из сил выбился, ожидая ответа и сомневаясь, дошло ли письмо до Петербурга. А письмо его долго колесило по инстанциям, пока наконец попало в столицу, в канцелярию «по принятию прошений на высочайшее имя». Прошения такие, если они не касались смертной казни или просьбы о помиловании, Николай II не подписывал, а поручал чиновникам, усердно оберегавшим царский престол. Чиновник канцелярии писал ответы на роскошной гербовой бумаге. Он знал, что главнейшее предназначение российского самодержавия — блюсти форму.

— Как здоровье, Иван Макарович? — весело поинтересовался почтальон, а это, по мнению Непийводы, предвещало добрую весть. — Деньги вам…

— Деньги?

— Да еще откуда! Из Петербурга, от самого царя-батюшки…

Иван Макарович приподнялся на локте, глаза его счастливо засияли. Он вдруг, как наяву, увидел родное село, леваду, черную вспаханную землю, которую купит в ближайшее же время. Теперь он не будет прозябать тут и Степана заберет, да так станет хозяйничать, что только держись…

Почтальон долго рылся в потертой кожаной сумке, отыскивая бумагу с двуглавым орлом и коронами. Непийвода не торопил, — ведь от самого царя…

— Нужно расписаться, — сказал почтальон.

— Пускай Степан распишется. Степан, чего стоишь?

Иван Макарович радовался как ребенок: ведь он не Попудренко, который скачет на костылях под забором… Что бы там ни говорили, а правда на свете есть: царь-батюшка не забывает своих подданных…

Почтальон, вынув и положив на стол деньги, велел Степану расписаться.

— Сколько там? — не выдержал больше Иван Макарович.

— Двадцать пять рублей.

— Сколько? — одними губами переспросил Иван Макарович.

— Двадцать пять.

— Двадцать пять, — повторил Непийвода, даже не глянув на деньги.

В один миг все надежды, взлелеянные долгими бессонными ночами, надежды, которые поддерживали его в минуты страшного горя, рассыпались в прах. Были — и нет! Никогда в жизни ему еще не было так больно, даже в тот момент, когда после аварии он пришел в сознание и ждал операции.

— Кровопийцы! Душегубы! — захрипел он в бессильной ярости.