Виктор Гребенников - Письма внуку. Книга первая: Сокровенное.

Мой сметливый брат Толя усовершенствовал эту "игрушку" так, что трубка не могла развернуться даже при сильном взрыве, и еще он смастерил изобретенный им пятиствольный самопал; разумеется, делалось это в строжайшей тайне от родителей: такое брат доверял только мне.

Били из самопалов по разным самодельным мишеням, уйдя далеко за скалы, чтобы никто не слышал выстрелов. Случаев применения самопалов против людей (или даже животных) не было ни одного.

Однажды мы с Толей нашли в дальнем укромном уголке сарая нашего дома, среди самой невероятной рухляди, спрятанный револьвер, вернее, его останки: от сырости он был сильно изржавлен, патронные гильзы в барабане, окислившись, почти исчезли, равно как и деревянные щечки-накладки рукояти. У револьвера было длиннющее граненое дуло, высокая мушка на его конце, а после основательной чистки можно было прочесть и фирму: "Smith and Wesson". Хотя внутренность ствола этого "Смит-и-Вессона" была безнадежно испорчена коррозией, отремонтировать револьвер не составляло большого труда, или, хотя бы, реконструировать под самопал. Но мы затею эту оставили: сие оружие было бы длинным, тяжелым и неказистым, его не запрячешь ни в карман, ни за пазуху (хотя и самопалы тоже основательно тянули штаны вниз, не то что рогатки и шапканы).

Применялись пацанвой как метательные снаряды и железные прутья, но не как боевое оружие, а в "спортивных" целях, главное же, для охоты на дичь.

Дело в том, что каждую осень, при перелетах на юг, на улицы города опускались большие стаи каких-то сереньких птиц размером с дрозда. Пущенный по-над стаей прут пугал их, птички взлетали, и несколько из них падали покалеченными или мертвыми. Мальчишки их в укромных уголках общипывали, жарили на кострах и ели. Рогаткой можно было сбить одну птицу, а вращающийся прут обеспечивал сытный ужин целой мальчишечьей компании, и, несмотря на крайнюю жестокость способа, строго судить своих голодных сверстников я не могу. Разве гуманнее их поступали профессиональные охотники, бившие мелкой дробью по громадным стаям перепелок, летевших через Крым в Турцию и дальше? Перепелки эти большими связками, вроде "гирлянд" лука, продавались на базаре, и отец их нередко покупал: у диких перепелок удивительно вкусное мясо, а стоили они очень дешево, много дешевле домашней птицы.

Другие поступали иначе: ранним утром на лошадке объезжали телефонные и телеграфные линии, и подбирали убитых или раненых птиц, ударившихся о провода в весенние и осенние перелеты. Набирали по мешку… Даже о радиоантенну, установленную отцом во дворе, разбилось две перепелки. Но главную их массу выбивали охотники, хорошо знавшие места, где были "горловины" путей птичьих стай перед перелетом через Черное море. Там погибли миллионы птиц.

Из другого объекта профессиональных крымских охотников того времени следует вспомнить куниц. Они обитали, в частности, между каменьями "Хаоса" — огромными кусками горы Демерджи, обвалившихся от землетрясений (последний раз — в 1927 году, сразу после моего рождения). Их там было очень много, изящных хищников с длинным телом и красивой шерсткой, и охотники, специализировавшиеся на них, очень хорошо зарабатывали: куний мех ценился весьма высоко.

Однажды, в промозглый ветреный день начала зимы, на город совершила вынужденную посадку… стая дроф. Огромные птицы были облеплены заледеневшими сосульками и не могли больше летать, а путь их лежал на Африку через Черное море и Малую Азию. Обрадовавшись даровой деликатесной еде, люди гонялись за дрофами по городу с палками, и через считанные минуты несчастная стая была зверски истреблена.

В тридцатые годы в Крыму был убит последний волк, в двадцатые — последний сайгак, чучело которого поставили в Симферопольский музей (и все же, с этикеткой его я был не очень согласен: в тридцатые годы видел издали стайку антилоп точно такого же цвета и размера); в сороковые годы был перепахан последний клочок крымской степи, летом серебрившейся ковылем, а весною полыхавший разноцветьем куртин диких цветов — синих, желтых, красных; лиловых (я помню это сказочное диво, увиденное в тридцатые годы из окон поезда Симферополь — Евпатория). Малая кроха крымской древней природы осталась разве что в горном заповеднике, что между Бахчисараем и Чатырдагом — а степного Крыма с огромными стадами толстоносых рогатых сайгаков, быстроногих, как ветер, тарпанов (диких лошадей, из которых делали шагрень, в том числе знаменитую бальзаковскую шагреневую кожу) давным-давно нет и в помине. И меня до последней моей минуты будет мучить совесть оттого, что не сумел охранить-отстоять хотя бы несколько квадратных метров первозданной крымской природы неподалеку от своего родного города, как то успешно сделал в далекой оттуда Омской области, о чем речь далеко впереди

Простите меня, дорогой мой внук и все читатели, что я опять нарушил свой обет и уклонился в экологизмы, обещая этого в "Письмах" не делать, тем более что это письмо — "улично-оружейное". Кроме шапканов и рогаток как не упомянуть об обычных кулаках. В уличных "боях" они не применялись (не считая пьяных драк взрослых мужиков), зато были единственным инструментом в школьных "стукалках" — единоборствах двух пацанов, Причины таких дуэлей были самыми разнообразными, какие-либо предметы применять было запрещено (камни, ножи и т. п.); дерущихся обступало плотное кольцо друзей, болельщиков и секундантов, которые не смели помочь дуэлянтам ни рукою, ни словом, Драка продолжалась либо до первой крови (большей частью из носу), либо после заявления одного из них о пощаде. Победителя ждали громкие восторги и многодневная слава.

В случае, если среди болельщиков оказывался сексот (доносчик) — обоих дуэлянтов ждало снижение отметки по поведению и другие страшные школьные и домашние кары. Но сексота уже не вызывали "на стукалки", а поддавали ему в одностороннем порядке, да так, чтобы ни ему, ни другим больше повадно не было: Дружба и Справедливость ценились в те поры превыше всего.

Это будет не совсем обычное, не в моем жанре и вкусе, быть может даже непедагогичное и неприличное, письмо, но что было — то было; очень надеюсь, что ты, мой юный друг, становясь взрослым, извлечешь из него только здравое и хорошее. Очень надеюсь!

…Осенним теплым вечером в горсаду, куда я часто ходил собирать насекомых, прилетавших на свет ярких фонарей и падавших вниз, красивая брюнетка с ярко накрашенными губами и в лаковых туфлях на высоченных каблуках, нагнувшись и подняв край крепдешинового платья, пристегивала сбоку, выше колена, верхнюю кромку тонкого чулка к резинке вздержки-пажа, все время убегающей вверх. Она ловила застежку под синим цветастым крепдешином, тянула ее вниз по наружному боку своего обнаженного бедра, неторопливо пристегивала к чулку, но пряжка упрямо соскальзывала с чулочного бежевого шелка и снова упрыгивала вверх.