Виктор Гребенников - Письма внуку. Книга первая: Сокровенное.

Отец выписал откуда-то большое количество никельсодержащего сплава нужной твердости в виде толстой проволоки; большими ее "колесами" были наполнены два наших сарая. Проволока эта уплощалась прокатными вальцами — крупным механизмом, сделанным отцом. Главную его часть составляли два стальных твердозакаленных валика с нанесенными на их поверхность тончайшими ритмически-волнистыми узорами. Отец сконструировал специальную гильошировальную машинку (гильоширование не имеет ничего общего с гильотинированием — это механическое нанесение ритмически-красивых узоров на форму для печатания, скажем, бумажных денег, оно — предшественник нынешней компьютерной графики), выточил, закалил и отполировал оба валика диаметром с дециметр, нагрел их, нанес на них слой воска, и игла его гильошировальной машинки, ритмично качаясь, процарапывала на валике замечательный волнистый узор. Затем следовало протравливание кислотой, смывание воска — и оба валика получились со множеством волнисто-параллельных тончайших красивых канавок. Крупнозубые шестерни — числом с десяток — передавали движение быстровращающегося колеса на валики, и они вроде бы еле двигались. Вставишь между ними проволоку (задав винтами нужную толщину изделия), включишь сцепление — и с противоположной стороны вальцев вылезает вместо проволоки идеально ровная блестящая полоса металла с волнистым переливом чудо-узора на обеих ее сторонах. Далее полоса нарубалась на заготовки нужной длины и формы (выпускалось три фасона напильников), которые поступали на главный станок цеха — насекальный.

Он работал, действительно, почти бесшумно — мягкие короткие "очереди" зубилом продавливали под нужным углом ровнехонькие зубцы в металле. На каждом зубце сверху можно было увидеть в лупу маленькие выступы-пупырочки от волнистых линий "фона" заготовки, и это придавало инстументу особую продуктивность, так нравившуюся маникюршам.

Одному человеку с этой сложной поточной работой было, конечно, не справиться, и отец пригласил к себе в помощники соседа с нашей улицы — грека Валентина Аморандо, о котором я тебе уже писал. Работал отец по патенту "кустаря" — кипа этих бумаг была на видном месте мастерской наколота на штырь для предъявления фининспектору. Платил отец за это занятие какой-то крупный налог, увеличивающийся от раза к разу, так что в 1934 году это отменнейшее, высокорентабельное производство нашему кустарю пришлось свернуть.

А до 1934 года мать регулярно увозила в Москву саквояжик, плотно набитый продукцией, и сдавала там ее, то ли по договору, то ли по контракту с отцом, в Главаптекоуправление за наличную плату. Оттуда блестящие отцовские напильнички разъезжались по всей стране. Нередко эти симпатичные вещицы родители дарили "полезным людям" вроде врачей, не говоря уже о просто знакомых — как памятный сувенир.

Забыл тебе упомянуть, что после насечки зубьев следовало еще несколько процедур: плавное заострение одного конца (чистилка для ногтей), плавное же закругление противоположного — для осаживания приногтевой кожицы; шлифовка и полировка этих концов и боков напильника на шлифовальных кругах; штамповка товарного знака-клейма отца в виде двух вот таких округлых звездочек.

Продукция отцовской мастерской; его товарный знак.

От основной поточной "напилочной" линии шло "пинцетное ответвление": отец выпускал также изящнейшие пинцетики для выдергивания волосков. Заготовки для них прокатывались более толстыми и узкими; пинцеты ухватывали своими широкими, идеально подогнанными, губками даже тончайшую пушинку; по бокам их шла также насечка для ногтей и были вы штампованы две отцовские звездочки. Пинцеты пользовались также большим спросом.

От попыхивающего в углу механического зала керосинового движка работали через трансмиссию (вал со шкивами для приводных ремней) следующие станки: прокатные вальцы, прессовочно-обрубочный, насекальный, точильно-шлифовальный, прессовочный для пинцетов, и, конечно же, универсальный токарный, с помощью которого это все было сделано. Малый же зал флигеля был занят под кузнечный горн, совмещенный с "голландской" печью, громадную наковальню, закрепленную на громадном же Чурбане и под невероятно огромные тиски.

Я не упоминаю о множестве средних и малых тисков и тисочков, станков и станочков, сверлильных, волочильных (утоньшать и удлинять проволоку) и других устройств и приспособлений, заполнявших флигель мастерской, сараи, часть двора и некоторые из наших комнат.

Из мастерской в дом отец провел звонковую сигнализацию: вызывать их с Валентином на обед. Тогда глушился движок, останавливался вал трансмиссии, и наши мастера шли в дом. Звонок включали и тогда, когда к отцу кто-то приходил по делу. Кнопочка звонка так и манила нас с Толей — а что если ее "просто так" нажать? Что однажды и сделали. О последствиях нашего "ложного вызова" можешь лишь догадываться…

За те годы отцовской замечательной мастерской были выпущены многие тысячи отличнейших маникюрных напильников. И я вот думаю: неужели ни у кого не уцелело хотя бы одно из отцовских изделий — светлая симпатичная вещица с сияюще-волнистым гильошированным фоном и двумя круглыми звездочками?

Вот было бы здорово!

Что такое пасынок, ты, мой дорогой внучок, узнал основательно, еще будучи шестилетним, и я не буду в этом письме лишний раз напоминать, каково тебе, маленькому, пришлось в те горькие дни. Но не могу не вспомнить слов, которые ты, еще совсем крошка, сказал на нашем новосибирском огороде, когда мы обрывали отростки у помидоров, называемые пасынками: мол это я тоже такой вот ненужный пасынок, и меня потом так же вот оторвут и выкинут?

К счастью, такое происходит с неродными детьми далеко не всегда, и, наоборот, бывают очень даже замечательные отчимы(случаются даже непьющие!), зато порой самые что ни на есть родные дети убегают от кровных родителей — хорошо если к дедушке-бабушке иль другой родне, а коли их нет — то куда глаза глядят…

Вот мой брат Толя, о котором я тебе писал в Письме Четвертом: даром что он был официально усыновлен отцом, жил же он у нас в семье в симферопольском доме на положении как раз вот такого "помидорного" (воспользуюсь твоим определением) пасынка. Я уже говорил, что лучший кусок предназначался лишь мне, Витюше; все лакомства, игрушки, ласки — тоже мне, а не "этому проклятому Тольке". Поэтому у него сызмальства так и не повернулся язык называть папой-мамой Степана Ивановича и тем более Ольгу Викторовну, — а, возможно, он еще чуть-чуть помнил своих сибирских родителей.