Давид Ортенберг - Июнь-декабрь сорок первого

В ночь на 8 ноября, когда наши войска оставили Тихвин, корреспонденты "Красной звезды" Цунц и Минскер обнаружили в опустевшем штабном помещении забытые там ящики с секретными документами. В городе уже полыхали пожары, рвались вражеские снаряды и мины, на окраинные улицы прорвались первые немецкие танки. Но Цунц принялся грузить штабную документацию в редакционную полуторку. Его примеру последовали Минскер и водитель машины Липатов. Закончив погрузку, они пристроились к какой-то автоколонне. Уже на выезде из города ее атаковали танки. Липатову удалось увернуться от них. Круша легкие частоколы, он вывел машину на огороды; миновав их, выскочил к оврагу, казавшемуся в темноте пропастью, каким-то чудом преодолел его, и все закончилось относительно благополучно. К утру секретные документы, вывезенные из-под носа у противника, были доставлены в штаб армии.

Свою медаль Цунц получал в Кремле. Перед тем Михаил Иванович Калинин вручал награды Героям Советского Союза. Светились "юпитеры", щелкали фотоаппараты, жужжали кинокамеры. Когда очередь дошла до других наград, вся эта фотокиносуматоха постепенно стихла. "Юпитеры" погасли. Но, как только была названа фамилия Цунца, они вновь вспыхнули. Сидевшие в зале думали, что это какой-то особый герой. А произошло такое потому, что наш фотокорреспондент Сергей Лоскутов, работавший здесь, решил увековечить на пленке получение медали своим товарищем.

После вручения наград Калинин попросил Цунца задержаться, добавив при этом: "Если не спешите". Калинина заинтересовало то, что и нас, редакцию, за что корреспондент удостоен солдатской медали.

- Вы литератор, журналист. Почему "За отвагу"?..

Цунц за словом в карман не лез:

- Михаил Иванович! Это ведь вы меня награждали...

Калинину ответ понравился - он рассмеялся. Потом долго расспрашивал Цунца о житье-бытье фронтовых корреспондентов. Под конец с похвалой отозвался об их мужестве. Помянул добрым словом и "Красную звезду".

* * *

Вот уже несколько дней не поступает оперативная информация о битве за Донбасс. Все наши корреспонденты, работавшие на Южном фронте, устремились под Ростов. Остался в Донбассе лишь Борис Галин. Нельзя сказать, что он мало писал. Мы все время получаем от него интересные материалы, главным образом очерки о героях сражений с фашистскими захватчиками. В номере напечатан его очерк "Два товарища" - о комсомольцах-артиллеристах: маленьком, плотном Егоре Козлове и сухощавом, русоволосом Павле Зиме, который любит читать вслух Байрона.

Но где же репортаж о боях в Донбассе?

Этого Галин не присылает, и повернуть его на репортерскую стезю, по-видимому, невозможно. Пришлось послать ему в помощь нашего корреспондента из числа журналистов.

Сразу же стали поступать информация, репортажи. Среди них оказался переданный через линию фронта приказ коменданта города Красноармейска. Совсем еще "свежий" - от 24 октября 1941 года.

Такого рода трофеи сразу же передаются Илье Эренбургу. Уж он их умеет "обработать".

Так появилась его небольшая заметка "Мы им припомним".

Илья Григорьевич процитировал этот приказ:

"Гражданское население города Красноармейска, встречая германского военнослужащего, должно приветствовать его путем снятия головного убора.

Все лица, не подчинившиеся этому распоряжению, будут наказаны согласно германским военным законам".

Эренбург дал к этому документу свои комментарии:

"Они наводят револьверы: "Снимай шапку, а то застрелю!" Потом они умиленно пишут в своих газетах: "Русские приветствуют немцев, обнажая головы". Им мало убить - они хотят еще унизить. Они не знают русской души. Мы все им припомним. Мы припомним не только разрушенные города, мы им припомним и нашу смертельную обиду. Шапками они не отделаются - придется им расплачиваться головой".

Из такого рода выступлений и возникало то, что тогда назвали наукой ненависти!

27 ноября

Накануне днем, когда готовился этот номер "Красной звезды", в редакцию прибыл наш корреспондент по Западному фронту Милецкий. Он привез тяжелую весть: гитлеровцы заняли Красную Поляну и соседние с ней деревни Пучки и Катюшки. Посмотрели мы на карту - и всполошились: от Красной Поляны до центра столицы - всего 27 километров. Враг настолько приблизился к Москве, что с высокого холма за Пучками в ясную погоду мог увидеть Кремль, его колокольни и купола. Отсюда он имел возможность начать обстрел столицы тяжелой артиллерией.

Тревожно было в Ставке. Уже после войны Константин Симонов и Евгений Воробьев, готовя известный фильм "Если дорог тебе твой дом", взяли интервью у К. К. Рокоссовского. Маршал вспомнил Красную Поляну. Вот что было записано на фонограмме, а потом прозвучало с экрана: "Меня вызвал к аппарату ВЧ Верховный главнокомандующий и задал вопрос: "Известно ли вам, что Красная Поляна занята врагом?" Я ответил: "Да, я недавно получил сообщение, принимаем меры к тому, чтобы ее освободить..." - "А известно ли вам, что, отдав Красную Поляну, мы даем возможность немцам обстреливать Москву, вести огонь по любому пункту города?" Я сказал: "Известно, но примем меры, чтобы не допустить такого обстрела..." На рассвете следующего дня ударом с двух направлений Красная Поляна была освобождена от врага. Командующий артиллерией 16-й армии Василий Иванович Казаков доложил мне: захвачены два 300-миллиметровые орудия, которые действительно предназначались для обстрела города..."

Это было на следующий день, а когда мы делали газету, датированную 27 ноября, Красная Поляна была еще в руках гитлеровцев. Милецкому я сказал, чтобы написал репортаж - тревожный, но без паники. Вистинецкого усадил за передовую "Ни шагу назад!". Сдали в набор статью Хитрова "Борьба за населенные пункты под Москвой". Очень важная статья - бои шли в густонаселенной местности. Поставили в номер поучительную статью командира танковой бригады полковника П. А. Ротмистрова, будущего главного маршала танковых войск, о применении танков в оборонительных боях за столицу.

Газета делалась в обычном темпе, но из головы не выходила Красная Поляна. Я сидел словно на иголках и, как только вычитал полосы, сразу же умчался в Перхушково, к Жукову.

Была уже ночь, когда я встретился с ним. Думалось, что увижу его взволнованным, расстроенным последними неудачами. Ничуть не бывало. Не знаю, быть может, я плохой физиономист, но мне показалось, что Георгий Константинович совершенно спокоен и даже оживлен. Признаюсь, тогда я даже подумал, что чересчур спокоен. Как обычно, я готовился услышать от него сжатую характеристику обстановки на основных направлениях Московской битвы, и, конечно, меня в первую очередь интересовала Красная Поляна. Но Жуков повел речь о другом - о кризисе немецкого наступления на столицу и вытекающих отсюда задачах. Он не произнес слова "контрнаступление", но весь смысл его рассуждений сводился к этому.