Владимир Мелентьев - Фельдмаршалы Победы. Кутузов и Барклай де Толли

Но только ли это?

Армия, отступая, оставила Виленскую, Гродненскую, Витебскую, Могилевскую и часть Смоленской губерний! О столь глубоком отходе «во внутренность империи» не было и помышления! Оно совсем не входило в соображения при начале войны. Все это вызывало чувства горечи, обиды за отечество, негодование на армию и на того, кто руководит ею.

Причиной неудач многие считали неумелое руководство войсками Барклая де Толли. Между тем все тот же классик марксизма писал: «Ни один из крикунов не подозревал, что отступление было на самом деле спасением для России». И далее: «Это было делом не свободного выбора, а суровой необходимостью».

Хотя донесения из действующей армии поступали к царю регулярно, публикации же о неудачах ее появлялись в печати нечасто. Более говорилось об успехах, хотя и были они скромны.

В газетах в те дни восторженно писалось об успешном бое у Вилькомира, где арьергард генерала Якова Петровича Кульнева выдержал десятичасовой бой с корпусом Удино. А несколько раньше тот же Кульнев наказал французов за беспечность, разгромив два кавалерийских полка. В арьергардных боях воины Кульнева взяли в плен более тысячи человек, в числе которых оказался и генерал де Сен-Жене.

Командиру корпуса генералу Витгенштейну за действия Кульнева краснеть не приходилось. Любопытно, что, подражая Суворову, Кульнев ходил в простой солдатской шинели и питался вместе со всеми из солдатского котла. Солдаты говорили о нем: «Наш генерал Кульнев всегда первый в наступлении, а отступает последним». Мужество и благородство Кульнева вызывали восторг и восхищение у неприятеля. Еще в бытность войны со Швецией из Стокгольма последовал совершенно необычный приказ: «В Кульнева не стрелять».

В августе 1812 года любимец Суворова нанес чувствительный удар по врагу у Клястниц. К сожалению, в этом бою Кульнев открыл счет погибшим генералам русской армии. «Оттоман, галл, германец и швед зрили его мужество» — это слова из эпитафии, начертанные на камне, установленном на месте гибели Кульнева.

Публикации подобного характера и церковные богослужения были обычны для тех времен.

Между тем русский народ вполне осознавал нависшую над страной угрозу. «На улицах, во всех обществах, в кругу семейном не было других разговоров, кроме народной войны. Умолкли городские сплетни, ссоры, взаимная ненависть. Любовь к отечеству примирила всех. По целым дням стоял народ на улицах, площадях, с жадностью ожидая курьеров из армии. Всякая реляция была пожираема, тысячу раз перечитана, затвержена — имена героев оглашались тысячью голосами».

Словом, ситуация в стране и армии радикально изменилась. Наступал перелом в вооруженной борьбе. Вот почему Барклай, ранее избегавший генерального сражения, теперь все более склонялся к нему.

С этой целью он предпринимает действия к общей координации усилий (во многом беря на себя полномочия монарха).

Так, 3-й Западной армии Тормасова предписывает «подаваться на сколько можно вперед», подчиняет ему Мозырский корпус, ставит задачу на прикрытие Бобруйска и «на действия по правому флангу противника». От Дунайской армии Чичагова требует обеспечить безопасность Волыни. Учитывая недостаточную обеспеченность левого фланга неприятеля, предполагает проведение в Прибалтике «диверсии» — с высадкой десантов.

Еще раньше он обращается в Петербург по поводу заблаговременной подготовки резервов. «Безопасность государства требует… сильных резервов. Формирование оных должно вестись со всевозможною деятельностью», — писал он.

С учетом того, что «война принимает всенародный характер и дело теперь идет об отечестве, божьем законе, спасении жен, детей и имущества», призывает к созданию народного ополчения, а жителей захваченных врагом губерний — к партизанской войне, «дабы вооруженной рукой нападать на одиночные части неприятельских войск». Сряжает летучий отряд Ф. Ф. Винценгероде [47]для действий по тылам противника.

Одновременно с этим при штабе своей армии учреждает походную канцелярию с типографией, где наряду со сводками военных действий печатались прокламации, воззвания и листовки к солдатам и жителям областей, в коих шли военные действия. Словом, теперь Михаил Богданович начинает обстоятельно готовить вверенные ему войска к генеральному сражению.

Еще находясь в Смоленске, он высылает квартирмейстерский разъезд на дорогобужском направлении, чтобы отыскать подходящие позиции. Было определено две таковых. Первая — западнее, вторая — восточнее Дорогобужа.

Осмотр первой из них в районе села Умолье произвел хорошее впечатление, и Барклай предложил Багратиону примкнуть к его левому флангу. Одновременно он обращается с письмом к Милорадовичу: «Поспешите со своими резервами к Вязьме». В то же время Витгенштейну и Тормасову предписывает активизировать свои действия на флангах французских войск.

Он пишет губернатору Москвы Ф. Ростопчину: «Не имея довольного числа войск… чтобы прикрывать все пункты, мы находимся в необходимости возлагать надежду нашу на генеральное сражение. Все причины, для воспрепятствования давать оное, ныне уничтожены». И далее просит Ростопчина «спешить приготовление, сколь можно, московской военной рати [48]и собрать оную в некотором расстоянии от Москвы, дабы в случае нужды подкрепить наши армии».

Казалось бы, и быть этому! Однако ни простого, ни тем более генерального сражения ни западнее, ни восточнее Дорогобужа не состоялось.

В первом случае Багратион нашел позицию для своей армии неподходящей, потому предложил идти к Дорогобужу. Поскольку правами главнокомандующего Большой действующей армии Барклай не обладал, то «очередной диспут» завершило сообщение об обходе правого крыла русских корпусом Богарне.

Стало быть, ничего не оставалось, как снова ретироваться. 24 августа армии были на позициях восточнее Дорогобужа, осмотрев которые Барклай обнаружил ряд неудобств, а посему, несмотря на возмущения Багратиона, решено было войсками ее не занимать.

И снова отступление! С озлобленными лицами шли войска к Вязьме. Обгоняя их, туда же для рекогносцировки позиций для очередного сражения (в который уже раз!) мчались квартирмейстер Толь и начальник инженеров армии Труссон.

О своих вяземских планах Барклай доносил в Петербург: «Теперь мое намерение — поставить у этого города в позиции 30 или 26 тысяч человек и так ее укрепить, чтобы этот корпус был в состоянии удерживать превосходного неприятеля, чтобы с большей уверенностью можно было действовать наступательно. Этому до сих пор препятствовали важные причины: главнейшая та, что доколе обе армии не были подкреплены резервами, они составляли почти единственную силу России против превосходного и хитрого неприятеля». И далее: «Вот та минута, где наше наступление должно начаться».