Ирина Рудычева - Иван Айвазовский

Выработав свою теорию исполнения картин, художник стал работать с еще большим подъемом. Позднее, в 1870-е годы он напишет: «Человек, не одаренный памятью, может быть отличным копировальщиком, живым фотографическим аппаратом, но истинным художником – никогда! Движения живых стихий неуловимы для кисти: писать молнию, порыв ветра, всплеск волны – немыслимо с натуры. Для этого художник и должен запоминать их, и этими случайностями, равно как и эффектами света и теней, обставлять свою картину. Так я писал сорок лет тому назад, так пишу и теперь».

Вдохновенно работая над разнообразными морскими пейзажами, Айвазовский стремился не повторяться в сюжетах, постоянно искал и находил новые оттенки морской воды, облаков, состояний атмосферы. Иван Константинович больше не писал десятки подготовительных этюдов, не делал эскизов, как большинство художников, – картина возникала, словно сама по себе прямо на холсте. Он начинал работу «с воздуха» – изображения неба, и обычно заканчивал эту часть за один сеанс. Иной раз это занимало два-три часа, а иногда и целый день. «Обдумывая картину, я не отвлекаю от нее моего внимания не только праздными разговорами, но даже и видом предметов посторонних: не выхожу на улицу, не смотрю ни на горизонт, ни на окрестную местность», – объяснял художник стиль своей работы. В его мастерской не было ни единого предмета, кроме натянутых на подрамники холстов, кистей и красок. Как правило, одновременно Айвазовский работал над несколькими картинами.

Законченные работы не задерживались в мастерской – на них всегда находились покупатели, которых покоряли морские пейзажи, написанные с непринужденной и покоряющей легкостью. Они были схожи с музыкальными фантазиями, но за такими импровизациями всегда стоял огромный труд и высокий профессионализм. Айвазовский всегда работал легко и артистично, не скрывая секретов, и впоследствии часто писал в присутствии не только учеников, но и посетителей мастерской. Есть много свидетельств современников, рассказывающих о том, как на их глазах великим маэстро творилась картина.

«Писать тихо, корпеть над картиною целые месяцы – я не могу», – признавался художник. Айвазовский работал быстро и с упоением, испытывая наслаждение от процесса, во время которого из, казалось бы, бесформенных мазков кисти оживает небо с облаками, очертания берега, начинают дышать воздух и волны. Неукротимое желание творить приковывало его к мольберту. Только за несколько первых месяцев, проведенных в Италии, он создал 13 больших полотен, в 1841 году – еще семь, а еще через год – двадцать.

Известность молодого живописца быстро росла, и вскоре о таланте Айвазовского уже говорили по всей Европе. Отзвуки его славы долетели и до России. В 1841 году «Художественная газета» писала: «В Риме и Неаполе все говорят о картинах Айвазовского. В Неаполе так полюбили нашего художника, что дом его целый день наполнен посетителями. Вельможи, поэты, ученые, художники и туристы поочередно ласкают его, угощают и, воспевая в стихах, признают в нем гения».

В такой стремительной славе скрывалась и серьезная опасность – превратиться в модного художника, работающего только на потребу публики и создающего произведения, которые ласкают глаз. Конечно, не всегда скорость работы шла на пользу картине, но Айвазовского спасала его неподдельная, безмерная любовь к искусству, поразительная трудоспособность, искренность чувств, которые выражались в его картинах. Именно поэтому его творения вызывали восхищение не только обычных зрителей, но и профессионалов – художников и настоящих знатоков и ценителей искусства.

Иван Константинович трезво оценивал свою популярность: «Скажу о главном, – писал он Томилову, – все эти успехи в свете – вздор, меня они минутно радуют и только. А главное мое счастье – это успех в усовершенствовании, что первая цель у меня». Он постоянно анализировал свою живописную манеру и заметил в письме тому же Томилову: «Теперь я оставил все эти утрированные краски, но между тем нужно было тоже их пройти, чтоб сохранить в будущих картинах приятную силу красок и эффектов, что весьма важная статья в морской живописи».

Европа признала за Айвазовским право называться лучшим художником-маринистом.

В 1841–1842 годах Иван Константинович попеременно жил в Неаполе и Риме. «Едва приехав в Рим, он написал две картины – «Штиль на море» и меньшего размера – «Буря». Потом явилась третья картина – «Морской берег». Эти три картины возбудили всеобщее признание Рима и гостей его. Множество художников начали подражать Айвазовскому… после него в каждой лавчонке красовались виды моря а-ля Айвазовский», – рассказывал известный русский гравер Федор Иванович Иордан.

Рим потряс Айвазовского: «Я видел творения Рафаэля и Микеланджело, видел Колизей, церкви Петра и Павла… Здесь день стоит года», – писал он в Петербург. Громкий успех, сопровождавший каждое новое произведение художника, мог бы многих погрузить в атмосферу постоянного праздника, толкнуть к ведению богемной жизни. Но внутренняя природа Айвазовского отвергала подобный жизненный стиль. Главной страстью художника навсегда осталось творчество, которому все было подчинено. Иван Константинович не знал недостатка в заказах, что принесло материальное благополучие, позволило много путешествовать, а значит – творить.

Художник полюбил Неаполь, где он создал множество карандашных рисунков и написал несколько картин, изображающих Неаполитанский залив с видом на Везувий. Когда одну из них – «Неаполитанский залив лунной ночью» (1842 г.) он экспонировал на выставках, то критики и журналисты заглядывали за раму в надежде отыскать искусственную подсветку лунной дорожки. Ничего так и не найдя, они разглядывали картину, приблизившись вплотную, и обнаруживали… цепочку контрастно нанесенных мазков белил с желтоватым оттенком.

Увидеть чудесные картины молодого русского художника пожелал и король неаполитанский Фердинанд II Карл. Он посетил студию Айвазовского, долго беседовал с ним и приобрел его картину, изображающую неаполитанский флот.

На одной из выставок побывал всемирно известный английский художник-маринист, 60-летний Джозеф Мэллорд Уильям Тернер. Человек он был нелюдимый и мрачный, но от «Неаполитанского залива» пришел в такой восторг, что сочинил стихотворное посвящение Айвазовскому на итальянском языке: «На картине этой вижу луну с ее золотом и серебром, стоящую над морем и в нем отражающуюся… Поверхность моря, на которую легкий ветерок нагоняет трепетную зыбь, кажется полем искорок или множеством металлических блесток… Прости мне, великий художник, если я ошибся, приняв картину за действительность, но работа твоя очаровала меня, и восторг овладел мною. Искусство твое высоко и могущественно, потому что тебя вдохновляет Гений». Такая похвала со стороны прославленного мастера способствовала укреплению европейской славы Айвазовского. А сам Иван был признателен Тернеру за возможность личного общения. Два художника нашли, что их жизненные пути к успеху очень схожи.