Александр Сенкевич - Елена Блаватская

В Ругодеве все еще существовал патриархальный уклад жизни. В незамысловатом усадебном доме они провели больше месяца. Жили бы они и дольше, если бы не скорбное известие из Тифлиса о том, что бабушка Е. П. Фадеева умирает. Бабушка была наполовину парализованной уже в то приснопамятное время, когда Елена Петровна замыслила и осуществила побег из России. Однако голова у бабушки оставалась светлой. Она обучала чтению и Закону Божьему детей средней дочери Екатерины Витте. Блаватская не видела бабушку больше одиннадцати лет. В такой трагической ситуации, когда Е. П. Фадеева доживала последние дни, дедушка сменил гнев на милость и разрешил Елене Петровне приехать в Тифлис, проститься, как они ее называли, с «бабочкой».

Е. П. Фадеева умерла 24 августа 1860 года.

«…Как это часто бывает, самые близкие и дорогие Блаватской люди скептически относились к ее способностям. Ее брат Леонид и отец дольше всех были противниками очевидного, но сомнения брата были сильно поколеблены после следующего эпизода.

Однажды в нашей гостиной собралось очень много гостей. Некоторые музицировали, другие играли в карты, но большинство, как всегда, было занято феноменами.

Леонид фон Ган не присоединялся ни к одной из этих групп, а медленно прохаживался по комнате, наблюдая за окружающим. Это был физически очень сильный, мускулистый юноша, голова которого была полна полученными им в университете знаниями, латинским и немецким языками и т. д. И не верил ничему и никому. Он остановился у кресла сестры и выслушал ее рассказ о том, что некоторые люди, называемые медиумами, могут сделать легкие предметы настолько тяжелыми, что их невозможно будет поднять и, наоборот, тяжелые предметы могут сделать легкими.

— И ты хочешь сказать, что можешь это сделать? — иронически спросил сестру Леонид.

— Медиумы могут, и я также делала, хотя не всегда могу отвечать за результат… Я попробую. Я просто укреплю этот шахматный столик. Кто хочет попробовать, пусть поднимет его сейчас, а потом попробует поднять его второй раз, после того как я его укреплю.

— Ты сама не коснешься столика?

— Зачем мне его касаться? — ответила Блаватская, спокойно улыбаясь.

После этого один молодой человек уверенными шагами подошел к шахматному столику и поднял его как перышко.

— Хорошо, — сказала она, — а теперь, будьте любезны, отойдите в сторону.

Приказ был выполнен. Все замолчали и, затаив дыхание, наблюдали, что она будет делать. Ее большие глаза обернулись к шахматному столику. Строго глядя на него и не отводя глаз, она движением руки пригласила молодого человека поднять столик. Он подошел к столику и с самодовольным выражением лица схватил его за ножки. Столик нельзя было сдвинуть с места. Скрестив свои руки, как рисуют Наполеона, он медленно сказал: «Это хорошая шутка».

— Да, действительно хорошая шутка! — отозвался Леонид. Он решил, что молодой человек тайно сговорился с его сестрой и теперь дурачит всех.

— Могу ли я попробовать? — спросил он сестру,

— Прошу, попробуй, — смеясь, ответила она.

Брат, улыбаясь, подошел к столику и, в свою очередь, захватил ножку столика своей мускулистой рукой. Улыбка мгновенно исчезла с его лица, и он смотрел в полной растерянности. Затем он очень внимательно рассмотрел хорошо знакомый ему шахматный столик и всей своей силой ударил его ногой. Столик не шелохнулся. После этого он попытался потрясти столик, прижав его к своей могучей груди обеими руками. Раздался скрип, но столик так и не поддался его усилиям. Его три ножки казались привинченными к полу. Потеряв надежду сдвинуть столик, Леонид отошел от него и, сморщив лоб, пробормотал: «Как странно!»

Все гости были привлечены к столику, возникли шумные споры, многие, и старые, и молодые, попытались поднять этот маленький треугольный столик или хотя бы сдвинуть его с места, но безуспешно.

Видя, как брат ее был потрясен, Блаватская сказала ему со своей обычной беззаботной улыбкой: «Ну а теперь попробуй еще раз поднять столик!» Леонид приблизился к столику, опять взял его за ножку и рванул его кверху, чуть не вывихнув руку от этого чрезмерного усилия. На этот раз столик легко поднялся, как перышко.

…Это случилось в Петербурге, через несколько месяцев после того, как г-жа Блаватская, ее отец и я покинули Псков. Мы прибыли в Петербург по делам и остановились в гостинице, собираясь через некоторое время отправиться в имение моего покойного мужа Ругодево, расположенное в Новоржевском уезде, в двухстах верстах от Петербурга, чтобы провести там лето.

До обеда мы были заняты делами, а послеобеденное время и вечера отдавали визитам, и ни о каких феноменах у нас не было времени и подумать.

Однажды вечером нас навестили двое старинных друзей отца. Они были очень заинтересованы новым спиритуализмом, и им, естественно, очень хотелось что-нибудь по этой части повидать. После того как гостям показали несколько феноменов, они заявили, что полностью убеждены в поразительных способностях Блаватской и никак не могут понять, как наш отец, наблюдая подобные проявления, может все еще оставаться равнодушным?

Отец сидел в это время спокойно за столом, раскладывая «большой пасьянс». На прямой вопрос он ответил, что все это чепуха и о таких пустяках не хочет и слышать. Серьезному человеку нечего заниматься такими глупостями. Однако друзья его настаивали на том, чтобы во имя их старой дружбы полковник Ган произвел какой-нибудь эксперимент. Они предложили отцу написать в другом помещении какие-нибудь слова, которые затем духи должны были бы «простучать».

В конце концов полковник согласился, скорее всего, потому, что надеялся на то, что ничего из этого не получится и он сможет над друзьями своими посмеяться. Он пошел в другую комнату и на клочке бумаги написал несколько слов, положил эту бумажку себе в карман и, улыбаясь, засел снова за свой пасьянс.

«Ну что ж, наш спор будет скоро разрешен — сказал его друг К-в, — но что вы скажете, если слово, которое вы написали, будет правильно повторено? Разве вы в этом случае не вынуждены будете поверить?»

«Что я сказал бы, если бы это слово было отгадано, я в настоящее время сказать не могу, — скептически ответил он, — но одно для меня ясно: с того момента, как вы заставите меня поверить вашему так называемому спиритуализму, я буду готов поверить в черта, колдуна, ведьму, русалку, во все суеверия старых баб, и вы сможете тогда поместить меня в дом умалишенных».

После такой декларации он спокойно продолжал свой пасьянс, ни на что больше не обращая внимания… Я стала произносить буквы алфавита, старый генерал отмечал стуки, только Блаватская ничего не делала. В конце концов мы получили одно слово, но оно было таким неожиданно абсурдным, что никак нельзя было, как нам казалось, связать его с тем, что мог бы написать отец… Мы ожидали какого-то продолжения и поглядывали друг на друга с сомнением, произнести ли это слово вслух или нет? На наш вопрос: все ли это? — прозвучали энергичные ответные стуки, которые на нашем коде означали: «Да, да, да!»