Александр Сенкевич - Елена Блаватская

Внешне Ляля изменилась к лучшему, превратилась в миловидную барышню-блондинку со здоровым цветом лица. В то время в моде были бледные или со слабым румянцем лица, прямой лоб, малоразвитые скулы, тонкая кость, маленькие руки и ноги, томные или страстные глаза. Грациозность в ней отсутствовала, но зато переполняли энергия и жажда любить и быть любимой. Теперь она вполне соответствовала своему имени Елена — избранная, светлая.

Одетая в белый батистовый пеньюар, утопая в пене кружев, она пила маленькими глотками из изящной чашечки шоколад и делала вид, что над чем-то напряженно размышляет. Наскоро покончив с завтраком, взяла книгу и раскрыла то место, которое с вечера заложила бисерной закладкой. Это была «История Лигурии со всеми достопамятными происшествиями, тамо бывшими». Книга редкая, напечатанная в 1781 году в типографии масона Николая Новикова. Она еще раз прочитала отмеченное: «Сохраните в глубине вашего сердца сию ревность к вольности: ибо она, будучи спомоществуема мужеством и храбростью, преодолевает наконец все препятствия и неудобства; предки ваши, не успев в своем намерении, оставили вам приобретать сию бессмертную славу».

Как ей не хватало вожделенной свободы!

Она с нетерпением ждала, когда ее освободят от всей этой галиматьи — опеки гувернанток, экзерсисов и немецкой грамматики.

Дом, который они занимали, был очень нарядным. В нем почти всегда царила праздничная атмосфера, особенно по вечерам, когда зажигались канделябры, лампы и кенкеты. В полумраке неслышно передвигались слуги, таинственно выступали из темных ниш кружевные занавеси, неожиданно расцветали цветы на окнах, мерцали, соблазняя, большие зеркала с подзеркальниками. Навощенные паркетные полы отражали это великолепие жизни и словно двумя руками отталкивали громоздкую черную мебель, которая давила на них бесцеремонно и основательно. Маленькие язычки свечей зябко поеживались, временами радостно взвиваясь вверх.

Они жили все-таки в необыкновенном месте — в бывшем доме князя Александра Герсевановича Чавчавадзе, известного грузинского поэта, чья старшая дочь Нина вышла замуж за Александра Грибоедова, растерзанного чернью в Тегеране.

В Тифлисе их приняли гостеприимно, затаскали по гостям, приветили и обласкали с обычным грузинским перебором.

Ее разбирало любопытство. Она прислушивалась в одиночестве к огороженному многими стенами пространству дома, надеясь услышать что-то из его прежней жизни, какую-нибудь захватывающую романтическую историю. Она догадывалась, что необыкновенная тревожная тайна существует в любви Грибоедова и Нины Чавчавадзе. Эта тайна давила на новых домочадцев, создавала в их взаимоотношениях небывалую прежде, странную натянутость. Какое-то всепрощающее сострадание и безмолвная скорбь охватили дом, и всего хуже было то, что никто из взрослых не решался рассказать ей хотя бы часть правды. Словно сговорившись, они заводили с ней речь о посторонних предметах, но о самом главном, о том, что ее интересовало более всего, молчали.

— Леля! — вдруг послышался из гостиной нетерпеливый голос бабушки Елены Павловны. — Иди сюда! Поговорим.

Ее внешние отношения с бабушкой за последние несколько дней изменились к лучшему. Она старалась выглядеть воплощенным смирением. Кажется, только и была занята одной мыслью: как бы сдержаться и не нагрубить кому-нибудь из окружающих. Особенно ее выводила из себя гувернантка, которая как-то сказала, что барышне с ее взбалмошным характером ни за что не выйти замуж, даже за какого-нибудь общипанного ворона.

— Леля, о тебе ходят неблагоприятные слухи, — сказала бабушка. — Говорят, что ты между делом оскорбляешь достойных людей.

Она вспыхнула и возразила:

— Если ты имеешь в виду это чучело в гусарском мундире, то что ему ни говори, как о стенку горох.

— А зачем ты подпевала князю Владимиру Сергеевичу Голицыну двусмысленный куплет? Даже что-то от себя досочинила.

— Ах, бабушка, он такой большой, толстый и веселый. Настоящий светский лев. Мы от души веселились, и я позволила себе импровизацию. Было, право, очень смешно. Всем понравилось, кроме одного человека, который тебе об этом пении донес и все извратил. Не слушай шпионов, милая бабушка! Они пакостные и завистливые люди. Я отправила бы их всех на Луну.

— Ты опять, Леля, придумываешь невесть что, — сказала бабушка, расстроенная тем, что их разговор вошел не в то русло, а внучка и на этот раз перехватила инициативу. — Ты лучше чаще общалась бы с сыновьями Алексея Петровича Ермолова. И вообще посмотри вокруг себя. В Тифлисе столько достойный молодых людей из лучших русских семейств.

В этом бабушка была права. Под знамена войны на Кавказе собрался цвет русской дворянской молодежи.

Она тоже хотела принести себя в жертву. Удивить всех своим выбором. Может быть, ей подойдет Никифор Васильевич Блаватский, который некоторое время служил чиновником по особым поручениям в канцелярии тифлисского губернатора? Он превосходил ее годами, но не в возрасте было дело. Это был скромный, ничем не отличавшийся чиновник. Во всяком случае, неравная пара для нее, девушки из известной, высокопоставленной семьи. Однако последнее обстоятельство ее как раз и устраивало.

От бабушки она унаследовала твердость характера и властность, от отца — горячность и простодушие, от матери — мечтательность и нежность. Они, ее близкие, внушали ей отвращение к той светской жизни, которая велась вокруг и которую они, по своему общественному положению, обязаны были поддерживать. Получалось, что идеалы сами по себе, а жизнь сама по себе.

Не могли старшие понять того, что ее разрывало на части. Гул балов стоял в ушах, там было так весело, и ее неудержимо тянуло туда. В то же время она ясно осознавала, что стоит увлечься светским образом жизни, и навсегда произойдет разрыв с видениями и внутренними голосами. Она не знала удержу расходившейся фантазии, звала своего Хранителя, но он куда-то исчез. Ей была необходима твердая рука, которая привела бы в порядок ее мысли.

Ни мнение света, ни предрассудки общества не в силах были остановить Елену Петровну на пути к духовному совершенству и обретению чуда. Это было у нее в крови — поступать наперекор здравому смыслу.

Ее прабабка, французская аристократка, бросив детей и любящего мужа, умчалась на двадцать лет неизвестно куда и непонятно с кем. Никто не смог объяснить, почему она это сделала. Только Леля догадалась, примерив прабабкин поступок на себя. Ее прабабка, как и она, получала сообщения оттуда — из космических глубин, из неизведанных далей — и неукоснительно им следовала.

Она давно уже видела жизнь своей семьи в ином свете. В Тифлисе избегала разговоров даже с сестрой Верой и тетей Надеждой. Опасно было с ними откровенничать. Бесшабашно веселая жизнь обтекала ее, не завлекая в свою пучину. Несколько раз она пропустила балы, сославшись на невозможность выходить туда в глубоком декольте. Ведь не пристало ей, девушке, появляться почти голой перед чужими людьми. С этой ее причудой близкие, кажется, смирились. Надолго запомнился им тот невероятный случай, когда она, наотрез отказавшись появляться полураздетой соответственно моде на большом балу у царского наместника, умышленно сунула ногу в кипящий котел и шесть месяцев провалялась в постели.