Валентин Бадрак - Стратегии гениальных женщин

Вообще, стоит признать, что Айседора Дункан, подобно многим известным в истории женщинам, сама успешно слагала гимн собственной гениальности. Любопытно, что делала она это собственноручно. Если исследователю сложно наверняка утверждать, что записки Агриппины или книги Маргарет Тэтчер действительно написаны ими от начала до конца, то в случае с Айседорой Дункан читатель имеет дело с особым и в какой-то степени неповторимым стилем, наполненным притягательным воздушным колоритом. При этом общество выдающихся мужчин и написание книги о своей беспримерной деятельности являются для Айседоры Дункан лишь формой, обрамлением идеологии, продвигаемой на всех возможных уровнях. Ее уверенность в собственной гениальности проистекала из свободного от ограничений детства, лишь подкрепляясь во время путешествия по жизни, потому порой она кажется естественной, удивительно легко вписывающейся в самооценку. Выступая перед журналистской аудиторией после провального турне по Соединенным Штатам вместе с Сергеем Есениным, она «неожиданно» заявила: «Мы с мужем революционеры, как и все гении, достойные этого имени». Несомненно, причисление себя к мятежникам было еще одним хитроумным трюком: близость к революционерам как к отступникам обеспечивала стопроцентное внимание к личности, тем более рядом с выходцем из России, да еще и в буржуазной Америке, ревностно следящей за каждым вздохом Советов. Что и надо было Айседоре, которая была так же далека от революции, как Северный полюс от Южного. Женщина всегда тонко чувствовала, когда необходимо выступить со скандальным заявлением так, чтобы оно разошлось по миру большими кругами. Еще лучше она ощущала, в каком месте стоит подать информацию о великой творческой личности Айседоре Дункан. «Каждый художник должен быть революционером, чтобы оставить след в сегодняшнем мире» – в этих словах Айседора Дункан фактически обнажила основной лозунг своей стратегии. Нужно постоянно бунтовать, возмущать спокойствие всеми возможными способами, скандалить по любому поводу, и в том числе создавая поводы, – только тогда есть шанс оставить свой след в Истории. Естественно, при условии, что творцу есть что продемонстрировать, кроме искусства скандалить. Если ее одну и могли бы проигнорировать, то вместе с таким скандалистом, крайне неуравновешенной и необузданной личностью, как Есенин, внимание было предопределено. Разве не поэтому она терпела рядом этого человека, который всегда был нестерпим, как стихийное бедствие или нарывающая рана. Хотя Есенин портил буквально все начинания Айседоры, хулиганил, пьянствовал и, может быть, даже поколачивал саму Айседору, он был признанным поэтом, названным в России первым после Пушкина, и потому эта женщина готова была вытерпеть все ради того, чтобы он был рядом.

В данном случае очень сомнительным может быть предположение о том, что романтическая и страстная сорокачетырехлетняя женщина испытывала особое удовольствие в том, что ее душу и тело истязал странный двадцатишестилетний мужчина с непреодолимыми наклонностями к пьянству и разгульной жизни. Конечно, можно вспомнить, что и сама Айседора обожала веселиться до утра, а к моменту встречи с Есениным, согласно откровению Дюранти, «растолстела, обленилась, стала неряшливой и много пила». В различных повествованиях об этой женщине можно найти немало оценок ее физических данных, из которых можно сделать определенный вывод о том, что Айседора была далеко не красавицей. Более того, два таких типа личности, алчущих внимания окружающих априори, не могут долго находиться вместе. Тем не менее непреодолимая сила тщеславия тянула их друг к другу. Существует, впрочем, несколько источников привязанности Айседоры Дункан к Сергею Есенину, никак не связанных с ее планомерными шагами к мировому признанию. Так, Мэри Дести упоминает, как минимум, два высказывания танцовщицы, к которым стоит отнестись с должным вниманием. Когда однажды Есенин особенно дебоширил, перебил всю мебель в одном из самых дорогих отелей Парижа и едва не добрался до подавленной и оглушенной этими событиями Айседоры, на вопрос подруги: «Ну почему, почему ты это терпишь?» – она неожиданно ответила, что «в этом есть что-то, что нравится, где-то глубоко, глубоко внутри». Еще через какое-то время артистка заметила, что Есенин – «просто копия маленького Патрика» (трагически погибшего сына). Таким образом, частично эта связь может быть объяснена в том числе и бессознательными переживаниями о женской подчиненной роли, желанием вернуться в лоно традиции, когда мужчина занимает главенствующее положение в социальной и сексуальной сферах, а также переживаниями, связанными с разрушенной функцией материнства, ассоциацией заботы о Есенине с материнской заботой о своем сыне. Нет сомнения, что и сам Есенин частично воспринимал Айседору как заблудший сын всепрощающую и любящую мать. Вопрос лишь в том, что в их отношениях было первичным: взаимное пользование славой и признанием или внутреннее влечение и подсознательная игра в «мать – сын» и «мужчина-женщина».

При всем этом стоит признать, оба этих крайне экспрессивных человека выиграли от почти двухлетней совместной жизни, если рассматривать ее как гипнотический метод приковывания внимания современников. Порой даже кажется, что они сознательно шли друг к другу; этих двух людей настолько приковывала магнитом слава и выразительность каждого, что еще до встречи они думали друг о друге с вожделением. Когда Айседора приехала на вечеринку, ей буквально выпалили в уши: «Наш молодой поэт Есенин уже перевернул пол-Москвы, разыскивая тебя». А после первой же встречи в Москве начали говорить о «любви с первого взгляда». Да они просто были нужны друг другу, ибо, разрушая все вокруг себя, двигались к новым, еще более острым ощущениям.

Женщину, обладающую редким талантом искусно и громко представлять собственную персону, «прорывало» с поразительной цикличностью. Не стоит этому удивляться: она с мудрой последовательностью и терпеливой настойчивостью ткала миф о своей гениальности, возможно свято в нее веря. Как-то, говоря о своем искусстве, она серьезно заметила: «Всех великих людей никогда по-настоящему не понимали и не ценили, пока они не достигали зрелого возраста. По-моему, меня не будут понимать в полной мере еще некоторое время». Кто по-настоящему верит в свою гениальность, тому начинает верить весь мир. И конечно же, она использовала замечательный прием объединения имиджей – с известными именами и признанными гениями, с которыми у нее совпадали взгляды. Она, рассуждая о воспитании детей, безапелляционно заметила в своей книге: «Я, как и Жан Жак Руссо, верю, что нет необходимости терзать мозг ребенка в первые двенадцать лет его жизни. В этот период надо давать поэзию, музыку и танцы, а не книжную грамоту». В этом вся Айседора: словно взирая на себя со стороны, она видела сама и предлагала всем окружающим свою величественную фигуру, блистающую авторитетом, фонтанирующую всевозможными знаниями и при этом живущую в гармонии с собой и с миром, в общем, настоящую сказочную женщину.