Владимир Буданин - Кому вершить суд

Задребезжал звонок. Петр в недоумении поглядел на дверь. «Сюда, что ли?» Звонок снова задребезжал. Петр крикнул:

— Кто там? Entre! Входите!

На пороге появился чернобородый мужчина. Человека этого Петр видел впервые и не знал, как поступить. На каком языке с ним объясняться, тоже было неизвестно. Петр спросил по-русски:

— Вы, простите, к кому?

— К вам, Петр Ананьевич. — Незнакомец несколько смущенно улыбнулся и шагнул в комнату. — Мне только что сообщили о вашем приезде. Вот я и поспешил. Не терпелось увидеть человека, приехавшего из Петербурга, из России.

— Садитесь, — пригласил Петр. — Но…

— Благодарю. Позвольте представиться — Плеханов, Георгий Валентинович. О вас же я наслышан от вашей супруги.

Петр во все глаза смотрел на внезапного гостя. У них в комнате сидел Плеханов! Поверить в это было почти немыслимо. К тому же эта шляпа с обвислыми полями и этот заношенный до крайности костюм!

— Георгий Валентинович, у меня слов нет, чтобы выразить свои чувства. Ведь я отчасти приехал и для знакомства с вами. Товарищи мне поручили обязательно разыскать вас в Женеве.

— Товарищи? — Плеханов оживился. — С какой же целью?

Петр принялся рассказывать о Гурьеве (разумеется, он умолчал о том, что Андрей не слишком верил в «снисхождение знаменитого эмигранта к революционным подмастерьям») и Бесчинском, о кружке рабочих пропагандистов, о борьбе в землячествах, о возрастающем интересе в студенческой и рабочей среде к марксистской литературе вообще и к работам Плеханова в особенности.

Георгий Валентинович слушал очень внимательно, изредка лишь вставляя замечания или направляя деликатным вопросом рассказ Петра в нужное ему русло. А когда Красиков умолк, Георгий Валентинович положил руку ему на плечо и сказал:

— Вы меня очень порадовали. Знаете, чем особенно? Тем, что к марксистской литературе потянулись рабочие. Двенадцать лет пребывания за границей и внимательного изучения социального вопроса убедили меня, что Россия переросла эпоху стихийных крестьянских бунтов типа разинского или пугачевского… Но я убежден, Петр Ананьевич, что и дальнейшего движения уже не может быть без воздействия на русскую общественную жизнь сильной и хорошо организованной рабочей социалистической партии. А она может возникнуть лишь на марксистском фундаменте. Потому-то меня и радует, что пролетариат потянулся к марксизму. Да и студенчество. Студенчество — это молодость, будущее… Виктория вкатила в комнату коляску.

— Познакомились? Я ведь вам говорила, — это предназначалось Георгию Валентиновичу, — что у вас найдется о чем побеседовать.

— Вы не ошиблись, — улыбнулся Плеханов и посмотрел на Петра. — Вам не хотелось бы прогуляться к озеру? Места там великолепные. Кстати, и поговорим. Вы нас отпустите? — обратился он к Виктории.

— Что с вами делать? — Она засмеялась, но не добродушно, как вела себя вчера и мгновенье тому назад, а с едва уловимым неудовольствием, что, впрочем, не укрылось от Петра.

Однако он был так окрылен всем случившимся в последние два дня, что лишь слегка удивился перемене в настроении жены, не придав ему сколько-нибудь серьезного значения, кивнул Виктории и вышел вслед за Георгием Валентиновичем на малолюдную женевскую улицу.

Вдвоем проделали неблизкое путешествие к озеру. По дороге Плеханов расспрашивал его о Петербурге, об отношении революционной молодежи к работам Струве и Михайловского. Ответы Петра его, по-видимому, радовали, и он посмеивался, довольно щурясь.

Вышли к Женевскому озеру. В голубом зеркале воды отражалось синее-синее небо и поросшие лесом Альпы. Точно так же Саяны «плавали» в Енисее и высокое сибирское небо купалось в его волнах. Он сказал об этом Плеханову.

— Да-а… — Георгий Валентинович вздохнул. — Вы правы. Вот уж двенадцать лет во всем: в реках и озерах, в горах и садах — во всем я ищу сходства с Россией. Ах, Петр Ананьевич, Петр Ананьевич! Как мы не умеем ценить родину, пока нас от нее не оторвали, и как себя за это казним, оказавшись на чужбине… — Он взял Петра под руку и после недолгого молчания продолжал: — Я еще кое-как мирюсь с эмиграцией, потому что душа моя, и мысли, и устремления все эти годы там, на родине. Я, как и мои ближайшие друзья, — кстати, они на днях приедут, и вы с ними познакомитесь — не теряем связи с Россией ни на неделю.

Петр смотрел на воодушевившегося Плеханова — тот, очевидно, был рад внимательному слушателю из России, и ему все еще не верилось, что судьба в действительности свела его с Георгием Валентиновичем Плехановым.

По домам они отправились, когда уже стали сгущаться сумерки. Петр всю дорогу улыбался, воображая, как станет рассказывать Андрею и Арону о случившемся знакомстве и о том, как Плеханов полдня прогуливался с ним по берегу Женевского озера, не обнаруживая при этом никакого высокомерия или снисходительности.

После той, первой, было еще немало прогулок по живописным берегам охраняемого Альпами зеркального озера. От Плеханова и от приехавших в Женеву дня два-три спустя Веры Ивановны Засулич и Павла Борисовича Аксельрода Петр за два месяца услышал столько важного и мудрого, что, пожалуй, это в огромной степени превосходило его прежнюю осведомленность в научном социализме.

Огорчало лишь то, что Виктория стала дуться на него из-за этих частых отлучек. Он, однако, все время был в таком приподнято-восторженном настроении, что ему не стоило большого труда весело повиниться перед женой и получить индульгенцию.

Вечерами Петр забавлялся с Петькой, подолгу разговаривал с Викторией, стараясь внушить ей мысли о сути их дела. Она слушала его внимательно. Иной раз, правда, на лице появлялась улыбка превосходства: так случается взрослым посмеиваться над неразумными ребячьими выдумками…

И все-таки ему достало упорства заставить жену понять серьезность того дела, какое должно было стать главным в его жизни. Виктория, ему показалось, испуганно отшатнулась и посмотрела на него молящим взглядом. Спросила шепотом:

— Неужели тебя могут арестовать?

— Разумеется…

— Ты так спокойно говоришь об этом. А что будет со мной, что будет с ним, — она кивнула на спящего Петьку, — ты подумал?

У нее было такое потерянное лицо, что ему стало жалко ее. Он обнял жену, ободрил:

— Не надо бояться. Будем надеяться на лучшее. А в общем, и из-под ареста люди выходят…

— Нет! Нет! Я не хочу, не могу, я не вынесу.

— Что ты, глупенькая? Я ведь здесь, с вами.

— Но ты скоро уедешь…

— Потому я и начал этот разговор. Чтобы душа моя была спокойна, мне надо быть уверенным, что и у вас все хорошо, что жена моя всегда и во всем понимает меня и не придет в отчаяние, если вдруг случиться нечто прискорбное. Обещаешь?