Владимир Буданин - Кому вершить суд

Петр Ананьевич остановился у старой липы с таким расчетом, чтобы толстый ствол дерева скрывал его от глаз военных, беснующихся в помещении «Правды» и под его окнами. Из редакционного подъезда вышло несколько типографских рабочих с опущенными головами, вслед за ними — две девушки-машинистки. Эти, не оглядываясь, заторопились прочь. Затем на тротуар выскочил плотный, чуть седоватый человек в солдатской гимнастерке. Красиков узнал в нем выпускающего редактора «Правды» Константина Степановича Еремеева.

Константин Степанович сошел на мостовую, оглянулся на закрывшуюся за ним дверь, поднял голову, стал смотреть на окна. Оттуда то и дело вылетали изорванные в клочья бумажные листы, фотографии, газетные полосы.

Внезапно раздались выстрелы. Со стороны Певческой капеллы, гремя каблуками по мостовой, бежала группа солдат человек в тридцать. Впереди прочих торопился чернобородый офицер. Петр Ананьевич узнал в нем капитана Трегубова и подумал: «Вот, Михаил, ты и нашел свое место». Трегубое между тем что-то приказал подбежавшему к нему унтеру и исчез в здании. За ним последовали и его подчиненные.

— Константин Степанович, — негромко позвал Красиков.

Еремеев вертел по сторонам головой, пока не увидел Красикова. Еще раз оглянулся на редакционную дверь и пересек мостовую.

— Совершенный разгром учинили, — сообщил он удрученно. — Набор последнего номера рассыпали, все материалы погубили, людей арестовали. Меня вот отпустили. Почему? Солдатская форма выручила. Приняли, должно быть, за курьера. Это все дело рук ваших коллег по Совету и их друзей из правительства.

Петр Ананьевич молчал. Теперь все определилось. Власти получили предлог для открытого гонения на большевиков. «Ну что же, господа, — подумал он, — действуйте. Посеете ветер — пожнете бурю».

— Пойду во дворец Кшесинской, — сказал Еремеев и, оглянувшись еще раз на здание, где до нынешнего утра работала редакция «Правды», горестно добавил: — Там, наверное, еще ничего не знают…

Июль принес большие перемены. Временное правительство и соглашательская верхушка Советов сбросили с себя маски поборников демократии и политических свобод. Вслед за разгромом «Правды» по приказу командующего столичным военным округом генерала Половцева был разгромлен ЦК большевиков во дворце Кшесинской. Как и в царские времена, в тюрьмах оказывались противники власти. Временное правительство отдало распоряжение арестовать Ленина.

Совет перебрался в Смольный к концу июля. Почти все бывшие его «вожди» получили теперь министерские портфели или же сделались товарищами министров. На заседаниях Совета и Исполкома велись теперь беспредметные дискуссии, казуистические споры. Те, кто не утратил еще надежды выбиться в министры, произносили угоднические речи. Возражали ораторам лишь их соперники в борьбе за министерские кресла. После июльских событий Совет рабочих и солдатских депутатов являл собой жалкую тень бесправной дофевральской Думы.

Николай Дмитриевич Соколов — Красиков теперь встречал его только в Смольном — более даже не стремился выглядеть сторонником большевиков. Он откровенно примкнул к меньшевикам-оборонцам и держался общества новых своих друзей, соглашателей. Прежде, до июля, Николай Дмитриевич иногда вступал в разговор с бывшими товарищами.

Когда Совет еще помещался в Таврическом дворце, Николай Дмитриевич первым сообщил Красикову об аресте Козловского. При этом он деликатно намекнул, что и Петру Ананьевичу грозил арест. Избежал его он по той лишь причине, что некто замолвил за него словечко Александру Федоровичу. В тоне Соколова явственно проскальзывали интонации осуждения — он считал повинным во всех бедах и сложностях последнего времени бывшего своего помощника и его товарищей.

— Надеюсь, арестом Мечислава Юльевича вы не слишком огорчены? — хмуро спросил Красиков. — Кстати, я никого не уполномочивал ходатайствовать о моей неприкосновенности. А если уж господин Керенский намерен играть роль милостивого властелина, то почему бы ему не распространить великодушие свое и на остальных большевиков, брошенных в застенки? На это он не пойдет? Разумеется! Вот и не следовало печься обо мне, если вы предали моих товарищей!

— Зачем вы так? — Соколов обиженно закусил губу. — Меня вы можете упрекать бог весть в чем. Но в предательстве?..

— Это уж кто как на это смотрит, — неприязненно возразил Петр Ананьевич. — Я, например, не знаю, каким иным словом назвать молчание человека, именующего себя поборником справедливости, если у него на глазах власти творят произвол по отношению к его недавним товарищам. Что же, по-вашему, предательство, если не это?

— Поразительный вы человек! Возраст не делает вас терпимее.

— Спасибо за лестные слова.

С той поры они не раскланиваются. При виде стоящего в одиночестве отрешенно-задумчивого Николая Дмитриевича, мимо которого прохаживаются по смольнинским коридорам оживленно беседующие депутаты, у Петра Ананьевича, случается, пробуждается невольная жалость к этому чересчур мягкотелому человеку. Но Красиков тотчас подавляет ее — революция поставила их с присяжным поверенным Соколовым по разные стороны баррикады.

С товарищами по партии Петр Ананьевич открыто почти не встречался, исключая, разумеется, большевиков — депутатов Совета. Теперь они виделись только на конспиративных явках, а взамен «Правды» выпускали большевистскую газету «Рабочий и солдат». Ленин и еще несколько товарищей скрывались в подполье. Меньшевистские и эсеровские издания беззастенчиво именовали большевиков «изменниками», «преступниками» и «контрреволюционерами». Отовсюду слышались голоса, требующие физической расправы над Лениным.

С середины июля политическая ситуация в стране стала изменяться с необыкновенной быстротой. На Путиловском заводе при перевыборах депутата Совета прошел большевик. На Второй общегородской конференции большевиков представители Измайловского и Петроградского полков заявили, что солдаты раскаиваются в своей слепоте и просят публично объявить, что их обманом вовлекли в разгром большевистского ЦК во дворце Кшесинской. Партийное размежевание шло среди самокатчиков, и основная масса встала на сторону большевиков. То же самое происходило в Преображенском, Гренадерском полках, на Трубочном заводе, на Франко-Русском, на «Новом Лесснере».

На заседании Совета Петр Ананьевич узнал от Молотова, что его, Красикова, делегируют на Шестой съезд партии с совещательным голосом. О предстоящем съезде было объявлено в газетах, однако из конспиративных соображений не указывалось место его заседаний. Поэтому Петр Ананьевич спросил: