Александр Махов - Рафаэль

Сгустились сумерки, а ему ещё предстояла обратная дорога. Хозяйка дома робко предложила переночевать во дворце, отложив отъезд на утро, поскольку жива была ещё память о творимом в округе разбое отрядами пресловутого герцога Валентино. На ночлег Рафаэля устроили в гостевом крыле дворца, предложив также выбрать помещение, подходящее для предстоящей работы. Никогда в жизни ему ещё не доводилось проводить ночь в просторных дворцовых апартаментах с высоченным потолком, украшенным безвкусной росписью. Особенно его поразило широкое мягкое ложе под балдахином.

На следующее утро после завтрака появился нотариус с готовым к подписанию договором. Донна Леандра торопилась, видимо, не до конца ещё веря, что всё так удачно складывалось и, главное, что совет ясновидящей монахини Коломбы оказался верным. В распоряжение мастера была предоставлена лёгкая дорожная бричка с возницей. Договорились, что он через неделю вернётся, как только управится с делами в Читта ди Кастелло.

Удобно устроившись на мягком сиденье, Рафаэль в приподнятом настроении ехал вдоль берега лениво текущего Тибра. Ещё бы, ему предстояло проявить мастерство не где-нибудь, а в самой цитадели знаменитого Перуджино, где пришлых не очень-то жалуют! Да и условия договора значительно превосходили те, что недавно предложил ему расчётливый мессир Барончи за первый написанный им алтарный образ. Новая заказчица, по виду его ровесница, произвела на него впечатление доброго существа. Краснея и робея перед ним, она назвала более чем приемлемую сумму гонорара. Несмотря на строгий траур, чувства в ней не угасли, о чём красноречиво говорило умилительное смущение всякий раз, когда она обращалась к нему. А её очаровательная улыбка, милый пушок над верхней алой губкой и ямочки на щеках долго не давали ему заснуть на мягком широком ложе в первую ночь, проведённую во дворце.

Он быстро покончил с делами и покинул с лёгким сердцем гостеприимный городок Читта ди Кастелло, где ничто его больше не удерживало. Перед отъездом он решил вновь взглянуть на свою последнюю работу — «Обручение» в церкви Святого Франциска. Сегодня можно было бы кое-что поправить и дописать, но его ждал новый и не менее ответственный заказ.

В Перуджу Рафаэль взял с собой уже проверенных в деле двух помощников. Теперь он мог щедро с ними расплачиваться, а перед отъездом даже малость приодел, чтобы выглядели они прилично. Ему всегда претило видеть рядом неопрятно одетых людей. Такое разрешалось одному только Пьяндимелето, с которым особо не поспоришь. Для работы Рафаэль выбрал просторное помещение, подобное тому, в котором он провёл первую ночь, но с окнами, выходящими в тихий внутренний дворик, и со скупым освещением. Для жилья ему приглянулась комната с отдельным нужником, отделанным мраморными плитами — он не любил себе отказывать в удобствах. Живя и работая во дворце, не нужно будет отвлекаться на бытовые нужды, а оба помощника, которым он изрядно платил, поселились и столовались в соседнем трактире.

Работа спорилась. С наступлением сумерек парни окунались в ночную жизнь Перуджи, но ему следовать их примеру не хотелось, так как с этим городом было связано воспоминание, от которого становилось не по себе. Устав за день, Рафаэль предпочитал проводить вечера в компании милой хозяйки, которая за ужином потчевала гостя изысканными яствами и делилась с ним новостями. После совместной трапезы он вежливо откланивался и уединялся у себя с книгой «Золотая легенда».

Однажды ему послышалось лёгкое шуршание. Он подошёл со свечой к двери и открыл её — передним стояла смущённая донна Леандра с подносом в руках.

— Прислуга забыла поставить вам крюшон и свежую воду.

Забывчивость прислуги оказалась явлением чуть ли не повседневным, и всякий раз донна Леандра с робостью и умилительной улыбкой предлагала ему прохладительные напитки и сладости, от чего невозможно было отказаться. Всё это никак не сказывалось на работе — наоборот, благоприятствовало ей, повышая жизненный тонус, а стало быть, и деловой настрой. Месяца через четыре Рафаэль закончил «Венчание Девы Марии», называемое также полиптихом Одди (Ватикан, Пинакотека). В его композицию вошли три небольшие клеймы «Благовещение», «Поклонение волхвов» и «Обрезание во храме».

Первоначально Рафаэль намеревался написать Успение Богоматери, так как получение заказа совпало с христианским праздником. Поэтому в нижней части образа изображён открытый саркофаг, который обступили 12 апостолов (так у Рафаэля) с устремлёнными взорами к небу. Из саркофага тянутся вверх белые лилии как символ чистоты Девы Марии и пунцовая роза, напоминающая о страстях Господних. Однако заказчица робко попросила, чтобы на картине была показана также сцена венчания Девы Марии. Рафаэль не посмел отказать ей, но придал самой Деве сходство с милой ночной посетительницей, ставшей на время его музой. Пригодились любительские рисунки Леандры и написанный ею гуашью портрет убиенного мужа — под кистью Рафаэля он перевоплотился в одного из апостолов, стоящих у саркофага, что вызвало восторг хозяйки дворца.

В этой работе, искусственно разделённой на две части, особенно впечатляет нижняя её половина с ярко написанными фигурами сгрудившихся у саркофага апостолов, для которых позировали два помощника и приглашённые художником из города другие натурщики. В них чувствуются такая жизненная сила и достоверность, которой позавидовал бы сам Перуджино. Каждый из апостолов наделён индивидуальностью с запоминающимися чертами лица и выразительными жестами рук, а все вместе они составляют единую компактную общность людей, охваченных волнением.

В центре выделяется фигура Фомы, стоящего между Петром и Павлом. В руках он держит пояс вознёсшейся Марии, чтобы ни у кого и прежде всего у него самого не возникло сомнения в свершившемся. На его плечо накинут светлый плащ, выделяющий Фому среди стоящих рядом товарищей по вере. За их спинами простираются поросшая богатой растительностью холмистая гряда и река, несущая свои воды к морю, а за далёким горизонтом безоблачное мирное небо и вечность.

Венчающая картину контрастная сцена коронации с непременными ангелами-музыкантами и крылатыми херувимами написана при строгом соблюдении канонов, поскольку художнику хорошо было известно о набожности перуджинцев и прочно укоренившемся в их городе религиозном духе в отличие, скажем, от разгульной Сиены, прославившейся свободой нравов, не говоря уже о пронизанной насквозь светским духом Флоренции, где совсем недавно неистовый Савонарола слал проклятия на голову погрязшего в грехах распутного папы и безуспешно боролся с фарисеями и вероотступниками, чем и накликал на себя беду.