Леонид Млечин - Брежнев. Разочарование России

В Чехословакии председатель КГБ Андропов сделал ставку на быстрый шоковый эффект, надеясь испугать чехов, но промахнулся: ввод войск ничего не решил. Народ не оказал вооруженного сопротивления, но и не захотел сотрудничать с оккупационными войсками. Пришлось идти на переговоры с Александром Дубчеком и другими лидерами Пражской весны.

Советник министра иностранных дел Валентин Фалин ночь ввода войск провел в министерстве. Громыко поручил ему следить за происходящим. Начальник политической разведки генерал Александр Михайлович Сахаровский тоже находился в своем кабинете на Лубянке.

— Можно ли считать, что первоначальный сценарий отпал? — спросил его Фалин.

— Если не обманываться, то надо исходить из самого неблагоприятного допущения, — честно ответил Сахаровский. — Весьма осложняется проведение плана операции в самой Чехословакии. Черник и Дубчек, не говоря уже о Смрковском, не пойдут на сотрудничество.

В два часа ночи Фалин разбудил Громыко — министр иностранных дел тоже не поехал домой, а вздремнул в комнате отдыха. Фалин изложил услышанное от Сахаровского.

— Гладко было на бумаге, — буркнул министр. — Известил комитет высшее руководство?

— Этого аспекта Сахаровский не касался. Надо полагать, известил…

Первоначальный план — полностью сменить руководство и завоевать страну на свою сторону — не удался. Мазуров прислал из Праги шифровку: надо немедленно вернуть Дубчека, иначе страна взорвется.

Советское руководство оказалось в безвыходном положении. Промосковские ставленники расписались в полной неспособности что-либо организовать. В Праге в здании ЦК остались всего два десятка человек, которые сотрудничали с советским военным руководством. Семью Биляка вывезли в Киев. Он смертельно боялся, что станет известно, что это он подписал письмо с просьбой ввести войска.

Боялся не зря. Прошло тридцать с лишним лет. Социалистический режим в Чехословакии рухнул. И в марте 2000 года бывший член президиума ЦК КПЧ, секретарь по идеологии Васил Биляк был обвинен прокуратурой республики в государственной измене, в «активном содействии оккупации Чехословакии в 1968 году, организации массовых преследований инакомыслящих при тоталитарном режиме, проведении политики, направленной против интересов чешского и словацкого народа»…

В стране распространялись советские пропагандистские издания, с территории ГДР на чешском языке вещала радиостанция «Влтава», но эта продукция успеха не имела. Свободная чехословацкая пресса продолжала выходить, читали именно ее. Оккупационные власти были бессильны. С ними никто не желал иметь дело. Брежневу не оставалось ничего иного, кроме как вступить в переговоры с Дубчеком и заставить чехословацкое руководство «узаконить» пребывание советских войск.

Дубчека доставили в Москву 23 августа. Переговоры шли в Кремле. По словам Зденека Млынаржа, Дубчек чувствовал себя очень плохо. Он не мог оправиться от пережитого.

«Дубчек был вялый, видимо, под действием успокоительного, — таким увидел его Млынарж. — С небольшой заклеенной пластырем ранкой на лбу он производил впечатление отрешенного, одурманенного наркотиками человека. Но когда я вошел, Дубчек как бы пришел в себя, приоткрыл глаза и улыбнулся. В это мгновение я мысленно представил себе святого Себастьяна, улыбающегося под пытками. У Дубчека было такое же мученическое выражение лица…»

Советские руководители вели себя крайне агрессивно. По словам Дубчека, особенно отличился Косыгин, не скрывавший своей ненависти к евреям Шику и Кригелю. Досталось и секретарю пражского горкома Богумилу Шимону, которого советские руководители тоже приняли за еврея. Дубчек был потрясен их откровенно антисемитскими заявлениями.

Чехословацкая делегация не была единой. В ее состав входили и те, кто требовал ввода советских войск, и те, кто считал, что Советский Союз всегда прав, и те, кто увидел в новой политической ситуации возможность продвинуться. Генерал Людвик Свобода вообще не знал сомнений. Для него лозунг «С Советским Союзом — на вечные времена» был принципом жизни. Он просто кричал на членов президиума ЦК КПЧ, требуя, чтобы они подписали все документы, составленные советскими товарищами, а потом ушли в отставку, раз они довели страну до такого позора.

Дубчек с изумлением смотрел на генерала — до ввода войск Свобода, сам настрадавшийся в сталинские времена, поддерживал все политические реформы. Новый руководитель Словакии Густав Гусак сразу понял, что смена руководства страны неминуема. Значит, руководителем партии вполне может стать именно он.

Советские политики рассчитывали на Свободу и Гусака. Косыгин сказал:

— Товарищ Гусак — такой способный политик, замечательный коммунист. Мы его раньше не знали, но он произвел на нас очень хорошее впечатление.

«Мы были обескуражены тем, что советское политбюро повело себя как банда гангстеров», — вспоминал секретарь ЦК Зденек Млынарж. Но они все, включая Дубчека, продолжали верить в коммунизм и не могли порвать с Советским Союзом. Они уговаривали себя, что еще не все потеряно. Компромисс с Москвой позволит продолжить реформы в Чехословакии. Надеялись, добавим, что и сами смогут сохранить свои должности.

Один только Франтишек Кригель, с редким безразличием относясь к собственной судьбе, вел себя мужественно. Он отказался идти против своей совести и подписывать документы, которые считал позорными. Все старались его переубедить. Кригель, прошедший две войны, оборвал президента Свободу, рассуждавшего о политических компромиссах:

— Что они могут со мной сделать? Сослать в Сибирь? Расстрелять? Я к этому готов.

Чекисты его изолировали. Потом его все же пришлось отправить в Прагу вместе с другими руководителями страны.

«Допустим, что Дубчек, Черник, Гусак и другие повели бы себя, как Кригель? Что случилось бы тогда? — задавался вопросом Фалин. И констатировал: — Поражение Пражской весны остановило десталинизацию в Советском Союзе, во всем сообществе, именовавшем себя социалистическим, и продлило на два десятилетия существование сталинского по устройству, по разрыву слова и дела, человека и власти режима…»

Советским солдатам объясняли, что «войска НАТО угрожают захватить Чехословакию и свергнуть народную власть». Но московские лидеры собственную пропаганду никогда не принимали всерьез. В своем кругу они не говорили, что это дело рук Запада. Нет, они прекрасно понимали, что против социалистической власти восстал народ.

В Кремле не произнесли ни слова ни о вмешательстве Запада, ни о внутренней и внешней реакции. Брежнев говорил откровенно:

— Во внутренней политике вы делаете то, что вам заблагорассудится, не обращая внимания на то, нравится нам это или нет. Нас это не устраивает. Чехословакия находится в пределах тех территорий, которые в годы Второй мировой войны освободил советский солдат. Границы этих территорий — это наши границы. Мы имеем право направить в вашу страну войска, чтобы чувствовать себя в безопасности в наших общих границах. Тут дело принципа. И так будет всегда…