Николай Богословский - Тургенев

Почти одновременно с появлением «Рудина» в журнале у Тургенева уже возник замысел второго романа. Но он долго не принимался за работу над «Дворянским гнездом», обдумывая его общий план и детали.

Как и в первом случае, подготовительная стадия отняла значительно больше времени, чем само осуществление замысла.

Обстоятельства сложились так, что вплотную к писанию «Дворянского гнезда» Тургенев приступил лишь через два с половиной года после того, как задумал его.

Подав просьбу о выдаче ему заграничного паспорта, Тургенев в начале мая 1856 года отправился в Спасское. Перед отъездом он созвал друзей на прощальный обед. И тут произошла ссора со Львом Толстым, который в пылу спора наговорил неприятностей и хозяину и гостям.

Правда, он тотчас и пожалел о своей вспыльчивости — запись в его дневнике, касающаяся этого инцидента, заканчивается словами: «Тургенев уехал. Мне грустно…»

В конце месяца они снова свиделись — Лев Толстой оказался в тех же краях, где и Тургенев. Побыв у себя в Ясной Поляне, а потом у своей сестры в Покровском, он приехал оттуда верхом в Спасское к Тургеневу.

Примирение состоялось, хотя ссоры не могли, конечно, проходить бесследно и накладывали каждый раз известный отпечаток на их дальнейшие отношения.

«Дом его, — записал тогда в дневнике Л. Толстой, — показал мне его корни и много объяснил, поэтому примирил с ним».

Еще яснее говорится в письме Толстого к Некрасову от 12 июня: «Его (Тургенева. — Н. Б.) надо показывать в деревне. Он там совсем другой, более мне близкий, хороший человек».

Из Спасского Лев Николаевич на другой день увез Тургенева в гости к сестре.

Иван Сергеевич испытывал к Марье Николаевне с самого начала их знакомства глубокую искреннюю симпатию. Ее несчастливый брак не был для него тайной.

Именно в это лето был написан Тургеневым рассказ «Фауст», навеянный знакомством с М. Н. Толстой, отдельные черты которой запечатлены в образе Веры Ельцовой.

Вспоминая обстоятельства, при которых был создан этот рассказ, Тургенев через год признавался: «Фауст» был написан на переломе, на повороте жизни — вся душа вспыхнула последним огнем воспоминаний, надежд, молодости…»

Проникнутый глубоким лирическим чувством, рассказ этот как-то особенно понравился Некрасову. Он говорил, что в «Фаусте» Тургенева разлито «море поэзии могучей, благоуханной и обаятельной…»

Вскоре Тургенев получил из Петербурга известие, что заграничный паспорт ему уже выписан.

На этот раз он готовился к путешествию, одолеваемый невеселыми мыслями о том, что не за горами его сорокалетие и что эта поездка опять обрекает его на скитальческую жизнь. Эти настроения отразились и в литературных произведениях и в письмах Тургенева той поры. «Позволение ехать за границу меня радует… И в то же время я не могу не сознаться, что лучше было бы для меня не ехать…»

Угадывая его колебания, Некрасов писал ему в эти дни: «За границу едем [35] Некрасов предполагал выехать вместе с Тургеневым, но из-за болезни несколько задержался. , но, думая о тебе, что-то вспоминаю стихи:

Эх, голубчик, мало, что ли, тебя поломало? И каково-то будет уезжать?..»

Чувство раздвоенности у Тургенева было вызвано тем, что глубокая привязанность и неугасавшая любовь к Полине Виардо неудержимо влекли его во Францию, а с другой стороны, ему тягостно было покидать родину.

Он не знал, как сложатся его отношения с любимой женщиной после долгой разлуки, как будет протекать его жизнь в Париже.

В семье Виардо воспитывалась его дочь, которой исполнилось теперь четырнадцать лет. Надо было позаботиться о ее дальнейшей участи.

Билет на пароход был заказан Тургеневым заранее на 21 июля. За несколько дней до этой даты он возвратился в Петербург, где друзья накануне отъезда дали в его честь большой обед. На этом обеде один из участников (кто именно, так и остается неизвестным) провозгласил короткий тост: «За покойников и отсутствующих». И хотя никаких пояснений не последовало, все гости поняли, что подразумеваются, с одной стороны, Белинский и Грановский, а с другой — Герцен…

21 июля друзья проводили Тургенева до Кронштадта. Он ехал пароходом до Штеттина, затем по железной дороге до Берлина, оттуда в Париж и в Куртавнель.

Как обрадовалась дочь при встрече с ним после долгой разлуки!

Не предупредив ее о своем приезде в Париж, он явился прямо в пансион госпожи Аранг, куда Полину поместили незадолго до этого.

Когда Иван Сергеевич вошел, Полина сидела за роялем. Она быстро обернулась, услышав шаги, и сразу узнала отца.

За пять лет Полина очень изменилась и выросла.

Еще из России отец писал ей: «Я говорю с тобой, как с ребенком…» (Каждое письмо к дочери заканчивалось советами и наставлениями хорошо учиться, быть послушной, рассудительной и терпеливой, хотя Полина уже вышла из детского возраста — ей шел пятнадцатый год.) «Мадам Виардо пишет мне, что ты почти одного роста с ней… Ты не представляешь себе, как я буду рад услышать сонату Бетховена в твоем исполнении…»

Возможно, что у Тургенева были какие-нибудь поручения к Герцену из России, — он очень недолго пробыл в Куртавнеле, спеша попасть в Лондон, чтобы повидать Герцена после многолетней разлуки.

В течение нескольких вечеров он рассказывал Герцену о жизни в России, об общих друзьях и знакомых. Предметом их долгих бесед и споров были судьбы Запада и Востока, пути исторического развития России, а более всего — близившееся освобождение крестьян, неизбежность которого становилась все очевидней.

Откликом на эти беседы явилась потом статья Герцена в «Полярной звезде» — «Еще вариация на старую тему», обращенная «к любезному другу», имя которого в рукописи было скрыто под инициалами И. С. В печати, однако, даже и буквы эти были затем из осторожности устранены, чтобы не скомпрометировать как-нибудь невзначай Тургенева.

Заканчивая статью, Герцен писал: «Не станем спорить о путях, цель у нас одна, будемте же делать все усилия… чтоб уничтожить все заборы, мешающие у нас свободному развитию народных сил… заключаю мое длинное письмо к тебе словами: На работу, на труд, — на труд в пользу русского народа, который довольно, в свою очередь, поработал на нас!»

Около недели длилось на этот раз пребывание Тургенева в Лондоне. В один из вечеров он прочитал Герцену и Огареву свой рассказ «Фауст».

8 сентября, в день отъезда Ивана Сергеевича в Париж, Герцен сообщил своим друзьям: «Он нам рассказал много интересных вещей и, между прочим, что пылкая петербургская молодежь питает ко мне настоящую страсть…»