Владимир Герлах - Изменник

Столетов одобрительно мычал, опрокинув стакан водки в свою бороду, тетя Маня вздыхала: «А любезный какой? моими пирогами такой довольный остался…» — «Видали? все довольны, только одна Вера недовольна, хотя долго с ним в своей комнате секретничала! Подожди, вернется твой Ваня, я ему все расскажу!» грозился дядя Прохор. Тетя Маня, смотря на раскрасневшуюся Веру, качала головой: «Нельзя так, девочка. Нина все мне рассказала!» — «Можно! Жалею, что еще мало его ударила…» — «Ударила?» удивился дядя Прохор: «Эге, ну теперь мне многое ясным становится. Вы знаете: вернулся это он, смотрю, а щека у него красная, спрашиваю, откуда это у него, а он смеется так хитро и про какую то муху ядовитую, что его укусила, рассказывает. Удивился я, понятно, ведь ночью мухи спать идут. Ну да что с ним спорить — выпили за эту самую муху. Да теперь ясно: он наверное спьяна решил тебя поцеловать, а ты его и съездила! И правильно! Тут тебе не немки, а наши русские девушки. Одним словом молодец!»

Вера протестовала и краснела: «Нет, совсем не то! Пусть бы он только посмел! Он меня только ругал за то, что я комсомолка и потом порвал портрет Сталина. Я ему за это и дала пощечину! Изменнику такому!» Дядя Прохор встал, смотрел на нее открывши рот: «Ах вот оно что! За Сталина, значит, дерешься! Ах ты, стерва! Да как ты смела? Значит все таки не желаешь исправиться? Хо-о-ро-о-шо-о! Ну теперь чаша моего терпения переполнилась. Как? Ударить моего Алешу за Сталина? А он потом, как ни в чем не бывало, с тобой за твое здоровьице поганое пил? Как Христос, значица! Бейте, пожалуйста, на здоровьице! и другую щеку. Ну нет, если он по своей слабости себя защитить не может, то я его защищу! Я тебя научу комсомольскую дуру! Где мои розги? Сожгли? Прекрасно, пойду и наломаю свеженьких. Ты, товарищ Столетов, будешь ее голову промеж ног держать, а ты, Шаландин, мою дуру, чтоб она мне не мешала ей юбку задирать. Я им обеим, сукам всыплю, будут меня помнить. Чаша моя переполнилась через край. Где розги? Я моментально обернусь».

Шатаясь, он выбежал за дверь, тетя Маня кинулась за ним: «Проша, остановись! Ну чего ты взбесился? От людей стыдно. Остановись пока не поздно!» — «Не остановлюсь…» кричал со двора дядя Прохор: «моего Алешу избили! Чаша моего терпения переполнилась. Я вам всем покажу, шлюхам! Перепорю! Розог сюда!»

Тетя Маня выбежала за ним на двор. Шаландин смеялся и смотрел на Веру, которая молча пила чай: «Да, Вера, рассердили вы своего дядю и совершенно напрасно! Вы ведь кругом виноваты и сами не хотите в этом признаться. Изменник! Страшная чепуха, вот посудите сами. Сегодня пришли ко мне многие председатели колхозов, секретари пока скрываются. Спрашивают, что делать с красноармейцами, которые с оружием в руках бродят по колхозам и не знают, что им делать. Спросил я Галанина, Розена побоялся, все таки тот немец. Ну и знаете, что Галанин мне сказал? Посмотрел вокруг, чтобы никто нас не подслушал, отвел в сторону и говорит: «Смотрите, чтобы никто из них не делал глупостей. Ни в коем случае немцам не сдаваться. Ведь попадут в лагерь, а война когда еще кончится? Пусть оденутся в штатское платье и всех их на работы в колхозах и совхозах или в полицию. Вы с Ивановым оформите им нужные документы и все будет в порядке». Вот видите какой он, и во многом так, коммунистов правда не любит, но только вредных, а вот товарища Столетова… знает давно, что тот старый коммунист, а водку с ним дул и даже целовался». Столетов задумчиво погладил бороду: «Одним словом человек он далеко не плохой, хотя в гражданской войне против меня воевал!»

Вернулась тетя Маня, запыхавшись смеялась: «Спит мой Проша у колодца. Я ему подушечку под головку подложила, пусть отдохнет, уж очень он уморился, земля теплая И ветерок его так хорошо обдует! Ну смотрите, люди! Как он разошелся — прямо не могла его узнать. Такой грозный стал и даже меня свою жену кровную пороть грозился, за что, Господи? Засыпал и до последней минуты про розги вспоминал и все по земле за ними шарил. И все ты, Вера, своим упрямством. Ох, Пресвятая Богородица, весело то как! Налей ка мне наливочки, нужно и мне успокоиться, я то уж очень я нервная стала. Нет! прав мой Проша! Хороший человек Алексей Сергеевич! Днем с огнем такого нигде не сыскать!»

Когда все гости, наконец, ушли и тетя Маня, перекрестив Веру, пошла за дядей Прохором, Вера ушла в свою комнату и устало села на свою кровать. У своих ног она заметила лоскутья портрета Сталина, живо нагнулась, подобрала все обрывки и осторожно сложила их на столе, стала рассматривать своего кумира. И ей стало казаться, что она в первый раз увидела эти хитро прищуренные глаза, восточный нос и густые, падающие усы над мясистой нижней губой. Как будто Галанин своей святотатственной рукой сделал из ее божества какую то злую каррикатуру. Было ясно, что это был не бог, а только человек, совсем некрасивый и, наверное, злой. Вера растерянно посмотрела вокруг, в ее ушах словно опять Галанин гремел: «Это хитрый и вредный человек, он виноват в смерти ваших родителей, в смерти многих миллионов русских людей!»

Ей стало страшно и стыдно, ее голова кружилась и хотелось страшно пить. На цыпочках она прошла в переднюю, из большой глиняной кадки зачерпнула холодной воды и с жадностью выпила всю кружку, залпом. Возвращаясь через столовую, она остановилась у иконы, где продолжала гореть голубая лампада, внимательно посмотрела на лик Богородицы, которая как будто ей улыбалась и вспомнила как давным давно, совсем ребенком молилась перед иконой, когда все было так ясно и просто. Так хотелось вспомнить слова молитв и не могла, все давным давно забыла. Опустив беспомощно руки и бездумно смотря на дрожащий огонек, она стояла перед иконой, потом, вздохнув, повернулась и вернулась к себе в комнатку… Нет, Бога все таки не было, но не было больше и веры в Сталина, казалось, что она была совсем одна в огромной пустой степи и это было страшно.

Раздевшись, она легла в постель и закрылась с головой в простыню. Нужно было спать, уже светало за окном, но сон не приходил, она все вспоминала и все время думала об изменнике. Злобы к нему больше не было, было только странное недоумение и страх перед этим чужим, непонятным человеком, ей было душно и потом… этот запах, постоянный и упорный. Она вдыхала его, когда боролась с ним, отнимая у него портрет злого человека. Потом, когда она его ударила, он лежал на ее постели и смотрел на нее как будто с недоумением, вот на этой подушке и она теперь пахла им.

Она перевернула подушку на другую сторону и снова легла, закрыв глаза. Нужно было спать, ни о чем не думать и завтра решить как жить дальше без Бога и без Сталина. И во что верить? Скорее бы Ваня вернулся. И сон пришел внезапно и поднял ее на свои легкие крылья, когда она снова перевернула подушку и обняла ее обеими руками.