Ольга Дмитриева - Елизавета Тюдор

Однако времена менялись: с возрастом и ростом собственного культа Елизавета все больше утверждалась в мысли, что может управлять без постороннего вмешательства, а в парламенте, как в любой политико-бюрократической системе, в свою очередь, зрели идеи об исключительной значимости этого института. Между королевой и парламентом началось подспудное «перетягивание каната». В авангарде маячившей лишь в весьма отдаленном будущем оппозиции шли такие теоретики, как А. Холл, утверждавший: «Парламент не должен уподобляться слуге, который соглашается с господином в любой глупости… В руках трех сословий парламента находятся не только жизнь и имущество подданных, но и королевская корона, в их руках — законы». Ему вторил Дж. Хукер: «Король с согласия общин может издать любой акт или закон… однако без согласия общин ничего не может совершиться». Не без раздражения узнала королева, что в столе одного из ее верных слуг — бывшего секретаря Томаса Смита — после его смерти был найден трактат, утверждавший, что «высшая и абсолютная власть в королевстве Англии сосредоточена в парламенте, без которого король не может изменять права подданных и законы». Эти идеи находили все более живой отклик не только у теоретиков, но и у рядовых депутатов, которые искренне желали «осматривать и лечить» раны королевства и, действуя из лучших побуждений, поднимали самые острые вопросы — о престолонаследии, о состоянии религии, о тяжести налогов. Съезжаясь в Лондон, они в начале каждой сессии устами спикера испрашивали у королевы древней привилегии — свободы слова. С какой неохотой Елизавета по традиции даровала им это право, подозревая, не без основания, что они используют его, дабы бесконечно говорить о том, о чем, по ее мнению, им не следовало даже задумываться.

Благодаря пуританской агитации религиозные вопросы в 80–90-х годах стали подниматься в каждом парламенте. Депутатам передавали десятки петиций с мест о неудовлетворительном положении в англиканской церкви, о небрежности плохо образованных священников, которые не живут в своих приходах и не заботятся о своей пастве. За стенами парламента волновались возбуждаемые пуританами толпы, да и в самой палате общин у них было сильное лобби. Раз за разом предлагались билли о переустройстве англиканской церкви на кальвинистских началах и принятии женевского молитвенника. И раз за разом эти волны лихорадочной активности, захватывавшие нижнюю палату, разбивались о непоколебимое королевское «veto». Елизавету возмущало уже то, что они вторгаются в сферу ее компетенции как главы церкви, и, потеряв терпение, она стала прямо указывать парламентариям, что дела устройства церкви не должны их касаться. В кулуарах раздраженная королева называла «представителей народа» «седыми бородами, но глупыми головами». Она выражала эту мысль и официально, но в более вежливой форме. Когда в 1593 году спикер испрашивал у нее разрешения пользоваться свободой слова, королева ответила: «Свободно высказываться — истинная привилегия этого собрания, но отнюдь не обсуждать здесь все дела по усмотрению каждого, устанавливать форму религии или правления, как считают некоторые… Ни один настоящий правитель не потерпит подобного абсурда». В другом случае, выведенная из себя настойчивостью парламента, Елизавета высказалась еще более прямолинейно: «Ваша свобода слова простирается не далее чем говорить “да” или “нет”, а если какие-то бездельники осмелятся рисковать своим положением, вмешиваясь в дела церкви и государства, спикер не будет принимать их билли».

Те, кто не внял ее предостережениям, скоро почувствовал на себе всю силу монаршьего гнева. Роберт Бил — тот самый, кто когда-то отвез приказ о казни Марии Стюарт и запечатлел ее гибель, — к этому времени стал секретарем палаты общин и пропуритански настроенным политиком. За трактат против власти епископов в Англии и выступления в парламенте королева без колебаний отправила его в тюрьму. Верный слуга и опытный государственный деятель, он был необходим Тайному совету и даже из заключения продолжал давать консультации правительству, но больше никогда не увидел свободы, скончавшись в тюрьме. Его судьбу разделил другой парламентарий — Моррис, в чьей преданности Елизавета не сомневалась ни минуты. И он, и Бил были старыми друзьями лорда Берли, и их верность королеве была сродни его — они готовы были поплатиться собственным благополучием, чтобы раскрыть ей глаза на то, что считали непорядком в ее королевстве. К несчастью для них, у Елизаветы были иные взгляды на порядок.

Утвердившись в мысли, что пуритане представляют угрозу для ее правления, она перешла в наступление. В заключительной речи при закрытии парламента 1585 года Елизавета заявила, что они — ее враги, и не менее опасные, чем «паписты», но королева заставит их подчиниться, ибо не может быть так, что «каждый по своему усмотрению будет судить о законности королевского управления, прикрываясь при этом словом Божьим». В начале 90-х годов прокатилась волна арестов видных пуритан, среди которых оказался Томас Картрайт, теоретик этого движения, и лидеры наиболее радикальных сект — Барроу и Гринвуд, повешенные впоследствии. Непреклонность королевы и репрессии заставили сторонников дальнейшего «очищения» церкви поутихнуть. Справедливости ради надо заметить, что меры, принятые Елизаветой, едва ли можно назвать репрессиями. Несколько несчастных жертв собственных убеждений, пострадавших от нее, не шли ни в какое сравнение с сотнями и сотнями мучеников за веру, проливших кровь в жестоких коллизиях Реформации в других странах. Тем не менее с середины 90-х годов пуритане стали почти незаметны в парламенте и вновь подняли головы лишь после смерти Елизаветы. Старая королева, как всегда, оказалась права: спустя какие-то четыре десятилетия именно эти набожные люди в скромных одеждах отрубили голову королю Карлу Стюарту. Она предвидела это, когда не хотела в угоду им выносить орган из дворцовой часовни. Пока протестантская королева демонстративно наслаждалась звуками «папистского» инструмента, ее страна была гарантирована от гражданской войны.

Свобода, даже если это всего лишь свобода слова, — опасное вино для неугомонных умов. Вкусив его, парламентарии уже не могли остановиться и не говорить о том, что волновало их и тех, кого они представляли. Как это ни странно, но споры о реформе церкви довольно быстро отошли в прошлое, а на первый план выдвинулись экономические вопросы, бесконечно обсуждавшиеся депутатами. Две проблемы заставляли их кричать на каждой сессии о бедственном положении страны — тяжелые налоги и несправедливые поборы, в первую очередь монополии частных лиц на торговлю. Елизавета не хуже их знала об этих бедствиях, но никто еще не подсказал ей, как поддержать механизм государства без налогов и пошлин.