Александр Воронель - Запад изнутри

Когда ты чувствуешь себя евреем и окружающие именно так тебя и видят, в душе не возникает повода для разлада. Но, если вообразить о себе невесть что (например, со щегольским оттенком: я - гражданин мира, я - русский интеллигент, я - европеец и живу вне наций), а окружающие не смогут при этом избавиться от непосредственного впечатления от моей экзотической внешности или чрезмерной еврейской живости - конфликт неминуем. В империальных государствах всегда есть нужда в трезвом, трудолюбивом, законопослушном элементе, и отношение к меньшинствам оказывается разным со стороны разных кругов и политических партий в связи с разницей их целей и идеалов. Человек, проводящий свои дни в близком социальном кругу, где его ценят за личные достоинства, может и забыть про свою идентификацию, светскую или религиозную. Однако при легчайшем социальном сдвиге в обществе ему могут о ней напомнить. Т.к. согласие со средой не может быть вневременным и универсальным (в одной среде так, а в другой - иначе), в российском воздухе уже более ста лет висит эта проблематичность, отражающаяся в вечных спорах, кто еврей, а кто - нееврей. Сами эти споры есть форма существования еврейской идентификации в России.

Как посмотришь с холодным вниманьем вокруг - сговора нет и внутри еврейского народа. По-видимому, еще долго предстоит нам сохранять нашу специфическую идентификацию - русских евреев. Быть может, до поры, пока остаются еще евреи в России? Не в том ли сермяжная правда?

Конечно, еврейское самосознание бывших советских граждан кажется построенным на песке. Но, будучи плотно уложен в мешки, песок может служить очень надежным оружием, оборонительным и даже наступательным. А для закладки фундаментов песок (в правильном соотношении с чем-то еще) является стандартным материалом от начала времен.

И недавние перемены в России не дают еврею строгой однозначности. Его настроение все время колеблется между верностью его русской культуре и привычной социальной роли квалифицированного (а, значит, и привилегированного) меньшинства и мятежом против перманентной уязвимости своего положения инородца. Религиозная идентификация значительно облегчила бы для нас этот мучительный выбор. В англо-саксонских странах, где идентификация любой группы традиционно определяется по типу церковной общины, нет подобного раздвоения, несмотря на существование и антисемитизма, и ассимиляции. Возвращающаяся христианизация России все чаще будет ставить еврея в положение, когда и ему придется определять свою принадлежность, по крайней мере, формально, исходя из религии.

То, что русский еврей, в конечном счете, решает проблему своей идентификации не разумом, а сердцем (у кого - какое), означает, в сущности, что в его смысле эта идентификация тоже религиозна. Конфликт, в который он вступает в Израиле, - это конфликт различного понимания религиозных ценностей.

Немногие помнят, что сразу после освобождения из СССР Щаранский не расставался с Библией и во всех интервью называл себя верующим. Я не думаю, что он стал менее верующим с тех пор, но вынужден был привыкнуть к другому употреблению этого слова в Израиле. Возвышенное настроение узника, своими глазами увидевшего чудо вызволения из страшных рук современного фараона, не переводится сегодня на сухой, повседневный иврит.

Был заговор (Замысел) или его не было, но Израиль заселяется русскими евреями так последовательно, как если бы они исполняли некий Завет. Вряд ли многие задумывались о характере и содержании этого завета, но они ему следуют гораздо вернее, чем можно было бы предположить из любых реалистических посылок. Именно культурная дилемма, возникшая однажды на русской почве и реализованная так ярко Вл.Жаботинским (а также Е.Бен Иегудой, Х.Н. Бяликом, Ахад Гаамом, И.Трумпельдором, П. Рутенбергом - я специально выбираю имена, для которых русская культура не была закрытой книгой), толкает к этой неожиданной верности. Можно подумать, что именно русским евреям было поручено свыше латать сквозные дыры, которые реальная жизнь проделала в алых парусах сионизма, сшитых для нас возвышенными европейскими душами в Х1Х веке. Кажется, что и сейчас именно русским евреям предстоит спасти Израиль от ужасов левантизации, так проникновенно описанных А.Б. Иегошуа.

Российский репатриант в Израиле впервые близко сталкивается с узко ортодоксальным пониманием еврейства и находится под тяжелым впечатлением, что это понимание есть единственно возможное. Между тем, во многих аспектах наша специфическая российско-советская культура сближает нас именно с неформально понятым библейским мировоззрением.

Русская культура, что с ней ни делай, была и осталась культурой христианской. Советская власть в течение жизни трех поколений выкорчевывала христианские корни этой культуры и, в частности, образ самого Христа. Может ли существовать христианская культура без Христа, остается только гадать, но факт, что Десять Заповедей мы знаем не от наших бабушек, не вызывает сомнений. От христианства до нас, по-видимому, дошло лишь то, что в нем содержалось и до рождества Христова, и что делает его неотличимым от неформального иудаизма. Поистине, непостижимы пути Господни!

Жизнь в России отучила нас от всяких магических символов и знаков, она внушила нам примат дел и поступков перед верой и обрядами и поселила глубокое недоверие к видимым богам. Она научила, что истинный Б-г невидим и невыразим, а потому и имени его не следует упоминать напрасно. К тому же одержимость своей профессией часто сливается у нас с маниакальным стремлением совместить поиски насущного куска хлеба с поиском пищи духовной. Наконец, наш общечеловеческий эгоизм зачастую сдерживается нашей "русской" культурой едва ли не столь же эффективно, как и выполнением полного набора мицвот(иврит – заповеди).

Что ж, кое-какие заповеди мы выполняем! Мы так далеко ушли от ортодоксии, что, быть может, нам даже легче было бы признать нашу преемственность с людьми в черных кафтанах, чем это удается А.Б. Иегошуа. Вот, что он говорит:

"Я общался с французской журналисткой, и она попросила показать что-нибудь, что характеризует традиционный еврейский образ жизни. Я повел ее туда, где родился, в Геулу, которая превратилась в место, где живут "харедим". И вот мы видим, как идут эти люди, эти странные люди в их странных одеждах. Мы смотрим на них, и я говорю себе: что делать - вот эти, они и выражают собою мое прошлое, и с ними, хочу я этого или не хочу, я должен связывать свою идентичность..."

Мне не кажется, что мне это было бы так уж трудно.

Француженка, может быть, была очень довольна. Где еще могла бы она увидеть нечто действительно оригинальное? Кто показал бы ей вживе, как выглядели ее предки-мушкетеры четыре-пять веков назад? У какого народа хватило бы характера пронести свои повседневные обычаи из средних веков в сегодняшний день со всеми его соблазнами без всяких изменений?