Сергей Есин - Смерть титана. В.И. Ленин

Занятно, конечно, что подобные вещи писались в тюрьме. Но, как показал не только мой опыт, разве тюрьма не место для создания самых безумных проектов? Пока одни тюремщики в смазных сапогах и полицейских шинелях пьют пиво и водку, а другие, рангом выше, в коронах и лентах через плечо пишут рескрипты и танцуют на балах, узники неустанно думают о свободе. И, намыкавшись со своею собственной личной свободой, часто начинают думать о свободе всеобщей.

Стояли в программе требования об отмене паспортов, о равенстве вероисповеданий, о свободе союзов и стачек, о свободе печати и требование 8-часового рабочего дня, запрещение ночной работы, а также работы детей до 15 лет. Здесь, в известной мере по неопытности писавшего, были перемешаны требования, так сказать, фундаментальные, на которые царская власть никогда бы не пошла, поскольку выполнение их как бы автоматически отменяло самодержавие и требования насущного дня, традиционные требования европейских социал-демократов. Таким было требование учреждения промышленных судов — искать справедливости у власти! Тогда это мне казалось актуальным, а сегодня — смешным: вопрос момента, как и требование безусловного запрещения практикуемой хозяевами и администрацией расплаты за труд товарами. Ну хорошо, если дали рабочему с фабрики вместо заработанных денег кусок сукна, из которого жена рабочего сошьет ему или сыну штаны, а если на фабрике изготовляют хрусталь или какие-нибудь химреактивы, с этим-то рабочему что делать? Хрусталь в суп не положишь и детей им не накормишь. И это в конце XIX века!

Существовали требования и в пользу крестьянства. Их было, в отличие от требований в пользу рабочих, только четыре, но все они отражали глубочайший кризис, который царил в крестьянской среде. Я перечислю сейчас эти требования, и, лишь слегка вдумываясь, каждый непредубежденный человек почти мгновенно поймет, какой глубокий средневековый феодализм управлял большею частью российского люда. Феодализм, переходящий местами в патриархально-родовые отношения.

Если по отношению к рабочим программа говорила о 8-часовом дне, то крестьян в первую очередь надо было освободить от круговой поруки.

Я давно уже понял, что, работая над этими мемуарами, надиктовывая их, а порой и проглядывая после секретаря отдельные куски текста, внося в него правку, я создаю еще и некоторый путеводитель убежденного социал-демократа по эпохе. В моих текстах встречаются отдельные слова и выражения, уже отсутствующие как понятия в обиходном языке, следовательно, их надо растолковывать. Необходимо объяснять также и отдельные элементы жизни, стремительно, словно Атлантида, погружающиеся в глубь предыдущего, царского режима. Ну, например, понятие «круговая порука». Для всех говорящих на русском языке это долго будет означать некую солидарную ответственность небольшого коллектива. Это — как класс в школе: когда кто-то из учеников набедокурил, виновник не признался в содеянном, и тогда весь класс оставили без обеда. Но, оказывается, к такой точно ответственности, а точнее, к жестокой кабале, можно было в самом конце XIX века принудить целый социальный класс. Подумать только, русское крестьянство, а точнее, крестьянская община, восхваляемая народниками как образец естественной народной жизни — восхваляемая горячо! — несла коллективную ответственность в законодательном порядке за своевременное и полное внесение ею всех денежных платежей и выполнение всякого рода повинностей в пользу государства и помещиков. Это только казалось, что богатый мужик отвечал за бедного — по-человечески бесправны были все. Человек и его естественные права — занятная штука, которая волнует мир со времен французских энциклопедистов! Любопытно только, в каких случаях писатели, журналисты и политические публицисты об этих правах вспоминают. Отменена круговая порука была лишь после революции 1905 года. Революция потребовалась, чтобы в 1906-м отменить этот рудимент крепостного права. Ну как здесь, и при таком положении дел, не возникнуть революции следующей!

Не хочу долго распространяться о других требованиях крестьянской части программы, которые в своей очевидности не нуждаются в комментариях. Ну, например, о полном равенстве в податях и налогах с крестьянской и помещичьей земли. Могу лишь воскликнуть: ах, эта изысканная штука — налоги, которые в царстве буржуазии не хотят платить именно буржуи! Или требование о возвращении крестьянам земель, отрезанных у них еще в 1861 году. Довольно тонкая была проделка властей предержащих, о которой можно подробно прочесть в энциклопедии Брокгауза и Ефрона, заглянув там заодно в мою статью о Марксе. Опытнейший экономист гегельянец Маркс при помощи бухгалтерских счетов и четырех правил арифметики поможет просветить и следующий вопрос: требование об отмене выкупных платежей за землю. Сменилось уже целое поколение собственников, а крестьяне все еще продолжают платить выкуп за землю, которой владели когда-то хозяева-крепостники, отцы и деды нынешних либералов!

Человеку трудно объяснить, что такое тюрьма. Это надо испытать на собственной шкуре. Дело даже не в физических мучениях, в отсутствии свободы, вечном контроле за тобою — вплоть до физиологических отправлений, — отсутствии шнурков на ботинках и брючного ремня и т. д. Самое тяжелое — это нравственное состояние и чувство униженности. Разве не рождается человек свободным? Так почему он должен перекрикиваться с другим человеком через решетку во время свиданий, когда рядом так же несусветно орут еще несколько человек, говорить иносказаниями, вплетать в свою речь, дабы ее усложнить для постороннего слуха, иностранные слова; почему он должен писать какими-то шифрами, ставить точки на определенных страницах в передаваемых ему книгах, чтобы потом «адресат» перемножал количество строк на количество букв, и уже эта цифра означала страницу, на которой находилось письмо с «химией». В свое время именно мама научила меня этой детской игре: писать «волшебные» буквы молоком, которые вдруг начинали темнеть, нагретые лампой. Как интересно срабатывают эти педагогические хитрости наших родителей, стремящихся наиболее безболезненно, играючи, обучить своих малышей сначала алфавиту, а потом умению писать и читать.

А как трудно молодому человеку томиться в тюрьме! Как-то я обнаружил, что, когда нас выводят на допрос или прогулку, через окно виден крошечный кусочек тротуара Шпалерной улицы, и вдруг загорелся желанием устроить себе нелегальное свидание. Если в определенный час Надежда Константиновна и Аполлинария Александровна Якубова (с которой позже я обменивался длиннющими письмами по теоретическим вопросам) придут и станут на этом кусочке Шпалерной, то я смог бы их увидеть. Я немножко ухаживал за обеими учительницами, за одной, может быть, больше, за другой чуть меньше. Но когда меня арестовали и товарищи срочно стали подбирать мне «невесту», которая по закону имела такие же права на свидания в тюрьме, как и родные, я отказался, чтобы таковой стала Надежда Константиновна. И дело здесь было не только в том, что моя «The Mynoga» была связана со мною по группе, по делу и могла быстрее, чем любая другая молодая женщина нашего круга и убеждений, засветиться; здесь дело было еще… в чем-то другом. Скорее всего — в моем нежелании очень уж играть словами и понятиями, для меня не пустыми.