Петр Астахов - Зигзаги судьбы. Из жизни советского военнопленного и советского зэка

Полковнику Алмазову, похоже, было более пятидесяти — седая голова, располневшая фигура, не утратившая легкости. Взгляд открытый и доверительный.

— Разрешите, товарищ полковник. Я хотел поговорить с Вами по личному вопросу.

До прихода к нему я не раз представлял беседу с этим человеком и, услышав «Я Вас слушаю, садитесь», сразу же приступил к самому главному.

— Товарищ полковник, фамилия моя Астахов, Петр Петрович, 1923 года рождения, уроженец Ирана… Прибыл сюда по рекомендации старшего офицера связи при комиссариате Круповича Георгия Леонардовича, который, зная мои познания в языке, решил рекомендовать меня для работы в штаб.

— Да, да, продолжайте, слушаю Вас.

— Есть некоторые обстоятельства, которые не позволяют мне без промедления приступить к работе. Я должен рассказать некоторые подробности о своем плене, и узнать Ваше мнение… — Я обдумывал ход мыслей, чтобы продолжить разговор.

— В плен я попал в мае 1942 года под Харьковом. Вы, конечно, знаете историю этого окружения? Я прошел через многие лагеря военнопленных, расположенные на нашей территории, пока не попал в Германию.

Алмазов продолжал слушать и снова произнес: «Да, да».

— Но в Германию меня привезли не в обычный рабочий лагерь для военнопленных, а в лагерь Восточного министерства, созданного для подготовки пленных в административные органы оккупированных районов Украины, Белоруссии и юга России. Лагерь этот пропагандистского толка, в котором нас знакомили с политэкономическими и государственными материалами устройства современной Германии. Потом освободили из плена и должны были отправить на оккупированную территорию на работу.

Я рассказывал и прятал глаза от полковника и не видел его реакции. То, что я сказал, было главное. Я на мгновенье остановился.

— Но попасть на свою территорию не удалось, война изменила направление военных действий. Немцы начали отступать и вместо оккупированных районов я остался в Германии.

Полковник продолжал слушать меня и спросил:

— Что же потом?

— Потом я уехал в Берлин в строительную фирму, где занимался ремонтом разбомбленных домов, проработал там полтора года, а затем, как строительный рабочий, приехал на остров Reichenau, чтобы и здесь заниматься ремонтными работами…

Я чувствовал, как с каждым сказанным словом мне становилось легче и свободнее, ибо главное, что нужно было сказать, и что меня более всего тяготило, я уже произнес.

— Как Вы оказались в Швейцарии? — спросил полковник. — Вы совершили побег?

— Мы совершили побег группой в пять человек, все его участники в настоящий момент в Швейцарии.

Освободившись от тяжелого груза, касающегося принадлежности к Вустрау, я подумал об удивительном равнодушии полковника к этим сведениям. «Ну, слава Богу, кажется, пронесло».

И продолжал уже более спокойно:

— Когда я узнал, что меня рекомендовали на работу в штаб, я посчитал необходимым поставить Вас в известность о моей принадлежности к лагерю Восточного министерства и, если этот факт станет причиной отказа, честно сказать об этом.

Итак, я все сказал. Мои наивные, заимствованные из советских кинокартин о запутавшихся в сетях шпионах представления о «чистосердечном признании», об «исповеди в грехах» подсказывали, что главное я уже совершил — пришел и рассказал о случившемся.

Описывая эти переживания теперь, я ясно вижу, в чем были мои заблуждения. Но тогда я этого не знал и метался между «виноват» и «не виноват», не в состоянии ответить ни «да», ни «нет». Внутренне я чувствовал невиновность, а доказать это был не в состоянии. Отсутствие юридических знаний лишало уверенности: я пытался найти твердое незыблемое обоснование, но почва уходила из-под ног.

Логика моих мыслей была, примерно, такой:

— Могу ли я отрицать свою принадлежность к Вустрау?

— Нет.

— Могу ли отрицать антисоветскую направленность этого лагеря?

— Нет.

Признав оба посыла, я признал, таким образом, и свою принадлежность к антисоветской деятельности. А то, что я остался в стороне, то заслуга не моя, то поворот судьбы и обстоятельств.

Юридические понятия «был» в лагере и «совершал» антисоветские действия для меня не имели различия. И хотя подсознательно я чувствовал разницу между ними, но доказать, сформулировать ее не мог, так как не знал главного: судят за содеянное против своих, а не за принадлежность к врагу.

Правда, позднее я имел полную возможность убедиться в том, что советское правосудие судило людей без разбора, как за действия, так и за помыслы, любая антисоветская принадлежность, просто мысль по решению органов правосудия наказывались однозначно — все уничтожалось с корнем.

…Оставалось только выслушать приговор полковника.

Алмазов говорил недолго — я слушал.

— То, что Вы рассказали о себе, мы знаем. Ваш поступок заслуживает уважения и похвалы. Вы поступили правильно. Мы пробудем в Швейцарии, вероятно, не меньше месяца. С сегодняшнего дня можете приступать к своим обязанностям… Знаете, мы решили откомандировать Вас к нашим товарищам, которые сейчас находятся в княжестве Lichtenstein. Там подполковник Хоминский и майор Смиренин, им нужен переводчик. Мы уже подготовили документы, нужно соблюсти еще кое-какие формальности для переезда через границу.

Я никак не ожидал, что этот трудный разговор закончится так быстро и с таким благоприятным для меня исходом. Мне показалось, что мое пребывание в Вустрау не имело для полковника того значения, какое оно имело для меня.

— Что касается Вустрау, хочу Вам посоветовать вот что: когда возвратитесь в Советский Союз и будете проходить проверку, расскажите об этом проверяющим. Это чистая формальность, но об этом нужно сказать.

Последние наставления были восприняты мною, как сердечные капли, они, признаться, успокоили меня окончательно. Очень может быть, что это был не раз испробованный прием в подобных ситуациях.

На этом закончился наш разговор, и я простился с полковником Алмазовым.

Это была первая и последняя с ним встреча тет-а-тет. Видел я его еще один раз: во время торжественного приема на банкете у генерала Вихорева по случаю годовщины великого Октября, куда были приглашены все оставшиеся к тому времени в Швейцарии работники миссии.

С этого времени для меня началась новая пора жизни — я стал переводчиком при офицерах связи советской репатриационной миссии, которых генерал со спецзаданием отправил в княжество Lichtenstein.

Теперь обо всем по порядку.

Что же такое Lichtenstein?

В детстве мне приходилось слышать о существовании в мире карликовых государств-княжеств, типа Монако, Андора, Сан-Марино. О существовании княжества Lichtenstein я не имел представления, хотя филателистам марки Лихтенштейна хорошо известны своими небольшими тиражами, четким графическим исполнением и печатью. Я не мог и представить, что когда-нибудь окажусь в этом княжестве.