Сергей Снегов - Книга бытия

— Ну, как вам понравился шницель? Вы довольны? — спросила подошедшая официантка.

— Я возмущен! — ответил я. — Тем, что заказал только один шницель. Я с голода не умираю, но ограничиться одним экземпляром — это преступление. Нельзя ли исправить мою ошибку?

— Сейчас побегу узнать, остались ли шницеля. Там было еще три, но их могли перехватить другие заказчики.

Когда она вернулась, я попросил рассказать, кто такая эта кудесница. Подавальница присела рядом и, с удовольствием наблюдая, как я расправляюсь с роскошным блюдом, стала говорить. История была грустной. Марфа Тимофеевна, нынче одинокая старушка, в молодости много лет служила поварихой у графини Браницкой и дослужилась до старшего повара. Во время революции графиня бежала в Польшу. Марфа Тимофеевна за своей хозяйкой не последовала, но всю жизнь ее преследовали несчастья. Муж погиб в германскую войну, сын — в гражданскую, а в Сибири, во время конфликта с Китаем, убили и единственного внука, последнего ее родственника на земле. Систематически работать она уже не может, все-таки около восьмидесяти, но три раза в неделю приходит в ресторан и готовит два десятка шницелей по старому своему рецепту.

— Могу засвидетельствовать: кухня у графини была на высоте, — одобрил я. — Ни в одном ресторане Москвы и Ленинграда мне не приходилось есть столь же вкусно.

— Браницкая была жуткой богачкой, — с уважением сказала подавальница. — И обожала хорошо поесть!

Думаю, графиня и впрямь была из богачек. Когда мы с Сашей отдыхали где-то около городка Бара, нам случилось проехаться в обширную дубраву, протянувшуюся через всю среднюю Украину до Закарпатья. И местные жители рассказывали, что значительная ее часть принадлежала Браницкой.

Я выяснил, в какие дни приходит «на шницеля» старая Марфа Тимофеевна, и предупредил подавальницу, что не пропущу ни одного из них и меньше чем на двух шницелях не помирюсь. Но я уехал из Изюма раньше, чем предполагал. Первая же плавка цветного стекла по новым техническим условиям удалась на славу. Больше мне нечего было делать в Изюме. В последний свой день я вышел вместе с секретаршей начальника цеха — мой уход совпал с окончанием смены. Нам оказалось по пути. Проходя мимо ресторана, я пригласил ее пообедать, пообещав, что угощу ее так, как и в Москве не угощают.

— А я и не знала, что здесь так вкусно готовят, — сказала она, энергично расправляясь со шницелем.

— К сожалению, мне уже не пробовать этого местного чуда, — пожаловался я. — Не хочется покидать ваш чудесный городок, а что делать?

— А вы останьтесь, — предложила она. — Задержитесь дня на два — на три. Вы же говорите, что вам здесь нравится.

— Да, но отметка в командировке…

— Я вам сама отмечу — на три дня позже. Давайте вашу командировку. Завтра утром будет готова.

Мы погуляли по берегу, зашли в кино. Я купил билеты на два оставшихся вечера и вручил их секретарше.

— Пусть будут у вас. Я такие маленькие бумажки часто теряю.

Утром следующего дня я в последний раз пришел на завод. Девчушка удивилась, но вручила мне оформленную командировку.

— Что вы так заторопились? Я хотела отдать сама — вечером.

— Я думал, что мое присутствие при оформлении необходимо. Итак, до вечера. Жду вас у входа в кино.

С завода я побежал в гостиницу за чемоданом и успел к отходу поезда «Харьков — Москва». Не прошло и часа, как я навсегда распростился с гостеприимным Изюмом.

Некоторое время я еще думал: интересно, что сделала секретарша с лишними билетами? Продала? Кого-нибудь пригласила? Порвала с досады?

К Москве я подъезжал с приятным сознанием, что владею двумя свободными днями, законно оформленными как служебные.

На Курском вокзале я кинулся к камере хранения и сдал свой чемодан. Купив три роскошные красные розы, втиснулся в трамвай. Обед еще не наступил — в это время Нора должна была быть в общежитии.

Вахтерша была другой — и она решительно преградила мне путь.

— Еще и с цветами! Праздник какой, что ли?

— Мне надо наверх. В общежитие Камерного театра.

— Студийцы?

— Студийцы. Гусева Нора.

— Нет студийцев. Всех собрали и вывезли. Не то на спектакль, не то на иногороднюю экскурсию. Приходите через недельку, раньше не будут. Нет, розы не оставляйте — завянут до возвращения.

Я поплелся обратно на Курский вокзал — забирать чемодан и ехать к Саше.

— Видимо, твоей загадочной подруги, ради которой ты недавно даже часика нам с Раей не уделил, в Москве нет, — вернувшись со службы, констатировал Саша. — Иначе бы ты не забавлялся столько времени с Сережей, поджидая меня и Раю.

— Твоя проницательность не поддается описанию, — съязвил я. — Или предвидимость — мне это словечко нравится больше.

— Надеюсь, ты запасся свободными деньгами для более продолжительного, чем в прошлый раз, пребывания в Москве, — продолжал Саша.

— Ты прав — запасся. Но почему это тебя интересует?

— Ну, во-первых, нам с Раей хочется наконец с тобой пообщаться. А во-вторых, — Саша был невозмутим, — две дамы сейчас нетерпеливо ждут твоего прихода.

— Кто они? И откуда узнали, что я в Москве?

— Одной сказал я — и взял ее адрес. Другая и без меня всегда знает, где ты находишься.

— Ты не ответил на первый вопрос.

— Одна дама — твоя старая знакомая Оля Надель. Ты в свое время нас представил. Я повстречался с ней случайно, в метро. Она очень обрадовалась, что ты приезжаешь в Москву, и захотела непременно увидеться. Довожу до твоего сведения: она хорошо выглядит.

— Рад, что ты ее встретил. Непременно заеду. Вторая дама тоже жаждет свидания?

— Еще больше.

— Может, все-таки скажешь, кто она?

— Твоя собственная жена, она же — моя родная племянница.

— Фира в Москве? Почему она приехала? Она мне ничего не говорила.

— Просто еще не был решен вопрос о московских гастролях Папазяна. Завтра его спектакль в одном из дворцов культуры.

— Почему Фира не у тебя?

— Вся труппа Папазяна квартирует в «Национале». Фира ждет тебя там.

Я отправился в «Националь».

Фира (вместе с другой артисткой, Ольгой Николаевной, — худенькой, умной и милой женщиной) занимала двойной номер. Он был, конечно, роскошней бедненькой квартирки Саши и очень нравился обеим женщинам. Ольга Николаевна ходила по комнате, прихорашивалась перед зеркалом, восхищенно ощупывала тяжелые оконные гардины.

Фира вела себя не так непосредственно. Она даже немного посмеивалась над восторженностью подруги. А меня восхитила радость Ольги Николаевны — она не скрывала своего счастья от того, что удалось пожить в «люксе». Сколько помню, она до смерти оставалась такой же по-девичьи стройной, любящей и верной. Фира очень изменилась — но Ольга Николаевна по-прежнему принимала ее верховенство.