Николай Греч - Воспоминания о моей жизни

Не знаю, каким образом сделался Балашов доверенным лицом Александра. Он был обер-полицмейстером сперва в Москве, потом в Петербурге, и назначен был министром полиции при учреждении этого министерства в 1809 году, в подражание Наполеону. Он окружил себя людьми, не великого достоинства. В числе их был Лавров, человек неглупый, в делах опытный, но грубый и суровый: он ввел сечение в число полицейских средств над людьми, изъятыми от телесного наказания. Балашов спросил его однажды, каков экзекутор в исполнительном департаменте. «Золотой человек! — отвечал Лавров. — Приведут арестанта; он разом закричит: штаны долой и ложись на скамью». Лавров был впоследствии сенатором, и не из худых.

Начальником Особенной канцелярии, что ныне III Отделение собственной канцелярии его императорского величества, был хвастун, негодяй Санглен, побочный сын какого-то Голицына, рожденный в Ревеле, носивший французское имя, и притом — православный! Нахватавшись разных поверхностных знаний, не умея порядочно писать ни на каком языке, он имел искусство ошеломить, озадачить кого угодно своей смелостью и самонадеянностью. Он взялся устроить высшую тайную полицию, набрал шпионов, завел доносы, морочил Балашова разными наветами и выдумками и некоторое время умел пускать пыль в глаза до того, что иногда ездил с докладами прямо к государю. Александр не доверял никому, даже своему министру полиции, — и Санглен служил ему соглядатаем. Вечером и ночью посылал за ним по секрету и спрашивал, что делается в министерстве. Triste sort des rois!39 Санглен, разумеется, выдавал своего начальника с головой. Но такая служба не может быть продолжительной. Александр вскоре разгадал Санглена и удалил его с кровной обидой. Балашов, узнав о проделках Санглена в Вильне (в мае 1812-го), открыл глаза царю. Александр притворился, что полюбил Санглена как друга, и особенно на одном бале преследовал его своими любезностями, приглашал танцевать, потчевал мороженым и т.п. Санглен, увидев, что наступил его последний час, просил увольнения от должности. Его определили в главную квартиру Барклая, по особым поручениям, но не употребляли. Кутузов, прибыв к армии, выгнал его. Получив в 1816 году пенсион в 4000 рублей ассигнациями, он поселился в подмосковной деревне и прожил долго. У него было много детей: сколько я знаю, они сделались негодяями.

Балашов сам, сдав управление Министерством полиции Вязмитинову, оставался в свите государя и был употребляем по дипломатической части. В 1812 году вел он последние переговоры с Наполеоном. Известен ответ его на вопрос: какой путь ведет на Москву? — «Есть и через Полтаву». По окончании войны был он несколько лет в бездействии, потом плохим генерал-губернатором орловским, тамбовским и рязанским. Умер в безвестности. Как частный человек, может быть, он имел и достоинства. Он был, например, приятелем Карамзина, но в отношении государственном он был более вреден, нежели полезен. Непростительная ссылка Сперанского была отчасти его делом.

Князь Александр Николаевич Голицын (родился 8 декабря 1773 года, умер 22 ноября 1844 года) был человек доброго сердца, одаренный большим придворным тактом и знанием, чего не должно ему говорить, но ум и рассудок его были весьма тесные. Есть предание, что камер-юнкер Дм.А.Гурьев (впоследствии министр финансов) и он были высланы императором Павлом из города за глупость.

Голицын набрался незрелых духовных идей, вероятно, в то время, когда был обер-прокурором в Синоде. Со временем они перешли в мистицизм и в учение английских методистов. И такой человек был министром просвещения и духовных дел! Его обстали невежды, фанатики и негодяи, и этот добрый, почтенный человек сделался орудием гонений, преследований, почти злодеяний. Люди ученые, умные, благородные (например, Александр Павлович Куницын) сделались жертвами козней адского союза, который окружал его. Главным противником его был Аракчеев. Князь оказывал к нему презрение и даже никогда не кланялся. Александру это, видно, нравилось по правилу: divide et impera! — разделяй и властвуй!

Князь Голицын делал много добра бедным и страждущим и щедро награждал своих подчиненных; к сожалению, очень часто негодяев. На почте принимали гривенные письма чиновники с звездой Станислава. Любопытное зрелище представляет человек слабохарактерный, управляемый обстоятельствами. С одной стороны, в Министерстве просвещения и по почтовому ведомству окружали его ханжи и плуты; с другой стороны директором Департамента духовных дел был Александр Иванович Тургенев, добрый же человек, но пустой, надутый ветреник, конечно, ничему не веривший. Он жил в верхнем этаже министерского дома и, над кабинетом гонителя наук и просвещения, сочинял либеральную конституцию и беседовал с единомышленным Николаем Тургеневым! Хороша была работа! И в то время, когда составлялись ковы против царя, участники в них, великодушные либералы, позволяли преследовать людей, подозреваемых в свободомыслии, и, скажем более, еще указывали на них, чтобы отвести от себя взоры тайной полиции. Впрочем, о придворных можно сказать то же, что Крылов говорил об иностранных воспитателях: «И лучшая змея, по мне, ни к черту не годится».

Сообщаю, для характеристики князя Голицына, истинное происшествие, которое касалось меня очень близко. В 1820 году Жуковский принес ко мне русский перевод одной сказочки Перро, переведенной с французского ученицей его, великой княгиней Александрой Федоровной, и просил, чтоб я напечатал ее в своей типографии в числе десяти экземпляров, но с тем, чтоб эта книжка не была в обыкновенной цензуре, что он говорил об этом князю Голицыну, и князь, изъявив свое согласие, обещал известить меня официально о напечатании ее без обыкновенных формальностей. Великая княгиня хотела по этой книжечке учить читать своего сына. Я напечатал книжечку. Нет извещения от Голицына. Жуковский пишет из Павловска, что великая княгиня ждет оттисков. Что тут делать? Я повез рукопись к цензору Тимковскому, и он подписал ее. Вслед за этим послал экземпляры Жуковскому. Вдруг поднялась буря. Голицын, забыв (?) об обещании, данном Жуковскому, написал к военному генерал-губернатору графу Милорадовичу, что в типографии Греча напечатана книга, не дозволенная цензурой, и просил поступить с содержателем типографии на основании законов. Граф потребовал у меня объяснения. Я представил рукопись, одобренную Тимковским за две недели перед тем, и сказал, что одобрение не выставлено на заглавном листке по ошибке управляющего типографии. Дело тем и кончилось. Хорошо было, что я не положился на словесное позволение министра: было бы мне много хлопот. Добрый Жуковский очень сожалел о неприятности, сделанной мне, и говорил, что выговаривал князю Голицыну, а тот извинился, что запрос (им подписанный) был составлен, без его ведома, в его канцелярии.