Николай Греч - Воспоминания о моей жизни

— Двенадцать тысяч, — отвечал я.

— Уступите мне десять тысяч, — сказал он, — по рублю двадцати копеек, как уступали Глазунову.

— Изволь!

— Итак, позвольте прийти к вам?

— Приходи!

На другой день явился ко мне Шенин, для принятия дел по редакции. Он начал изъявлением сожаления, что я покидаю дело Лексикона, и объявил, что до Нового года оставляет все доходы за мной. Я поблагодарил его за это предложение и отвечал, что денег за чужие труды не возьму, да и не имею в них надобности, потому что накануне продал десять тысяч экземпляров моей Грамматики за наличные деньги. Он улыбнулся недоверчиво, думая, вероятно, что это хвастовство. В это самое время показался в дверях комнаты Жебелев.

— Стой, — сказал я ему, — отвечай мне. Купил ли ты у меня вчера десять тысяч экземпляров Грамматики?

— Купил.

— Почем?

— По рублю двадцати копеек.

— Что же ты теперь пришел отказываться, что ли?

— Помилуйте, я пришел просить, чтоб вы уступили мне и остальные две тысячи. Вот и деньги! — и полез в карман.

— Не нужно, — сказал я, — ты заплатишь мне эти деньги в год, по двести рублей в месяц.

Жебелев удалился, очень довольный делом. Шенин смешался немного, но я продолжал разговор, как будто бы ничего не бывало, и еще с большей вежливостью.

— Я приехал, — сказал мне Шенин, — чтобы получить от вас книги, принадлежащие редакции.

— Какие книги?

— Например, Biographie Universelle, Историю Европы Шёлля, Лексикон естественной истории...

— Это книги мои, — отвечал я. — Получая значительный доход с Лексикона, я совестился обременять редакцию приобретением книг и покупал их на свои деньги.

— Да эти книги стоят очень дорого, например, Biographic Universeile.

— Точно, я заплатил за нее пятьсот рублей и радуюсь, что приобрел такое прекрасное издание.

— В этом случае, — продолжал Шенин, — прошу васссудить меня ими.

— Охотно, — отвечал я.

Тем разговор наш кончился. Я отпустил ему 47-, 48-, 49-, 50- и 51-й тома, в которых заключались статьи на буквы V и W. Он возвратил их мне потом, но засаленный переплет их свидетельствует, что ими пользовались в редакции прилежно. Описываю дела как были, отнюдь не сетую на Шенина и не обвиняю его: он был слабым орудием в руках Сенковского и Плюшара. Потом встретились мы с ним в начале 1838 года при открытии нового здания университета; он просил меня забыть прошедшее. О дальнейшей бедственной судьбе Шенина скажу ниже.

Князь Дундуков сдержал слово. В журналах, подлежащих ведомству Цензурного Комитета, не было пропущено ни одной статьи против меня; но «С.-петерб. Ведомости» и «Русский Инвалид» состояли под иной цензурой, и в этих журналах мои соперники излили на меня в декабре, при выходе в свет 7 тома Энциклопедического Лексикона, всю желчь свою. Я отвечал им подробно и жестоко в трех последних номерах «Северной Пчелы» 1836 года, статьей, подписанной псевдонимом. Плюшар ужасно боялся статей и постарался, чтобы, по крайней мере, иногородние читатели «Пчелы» их не видали. Он подкупил сторожей, запечатывавших нумера «Северной Пчелы» на почте41, чтоб они удержали и истребили все экземпляры последних трех нумеров «Пчелы». Подписчики думали, что эти нумера не выходили, и дело осталось в шляпе. Я узнал о том через десять месяцев в Киеве, где хотел взглянуть на них.

Забавен был в этом деле эпизод Булгарина. Во время этой революции он был в Дерпте. Когда она кончилась, я описал ему все, что случилось. Он уж давно сердился на участие мое в Лексиконе, которое отвлекало меня от «Пчелы», и, конечно, был рад этому случаю; но коварство и бессовестность, с какими напали на меня прежние так называемые друзья, сильно раздражили его. Он написал ко мне жаркое письмо, в котором выражал все свое участие, называл Плюшара Трищаром, Шенина Мошениным, Сенковского дронжковой шляхтой, и грозился ответить за меня по приезде в Петербург. Плюшар, узнав об этом письме, испугался и обратился за советом и помощью к Сенковскому.

Мудрый Аравитянин сказал ему:

— От Греча отделались мы, оскорбив его самолюбие. Булгарина усмирим, погладив его по карману.

Булгарин, воротившись в начале декабря, явился ко мне, изъявил искреннее участие в нанесенных мне обидах и объявил, что разругает и уничтожит моих супостатов. В разгаре ссоры я, конечно, не отказался бы от его пособия, но с того времени прошло два месяца. Я успокоился и забыл прошлое. Поэтому просил его оставить это дело без внимания.

— Нет! — вопил он в исступлении. — Я отделаю этих господ, как они того заслуживают. Как?! обижать моего друга Греча! Вот я их!

Сказав эти слова, он отправился к Плюшару и начал объяснение своим ломаным французским языком.

— Вы приехали от Греча, — сказал Плюшар хладнокровно, — следственно, наполнены его идеями и предубеждены против меня. Потерпите, пожалуйте. Теперь половина второго, — сказал он, вынув часы. — Пожалуйте ко мне в эту пору через двадцать четыре часа, и мы обсудим все дело холодно и беспристрастно, а теперь позавтракаем. Эй, подавайте.

Принесли бифштекс, устриц, бутылку шампанского. Булгарин принялся за работу.

— Вот мы с вами дельце сделаем, — сказал Плюшар, — и оба будем в барышах. Уступите мне ваше новое сочинение «Россию»42. Сколько у вас подписчиков?

— Четыре тысячи, — отвечал Булгарин. — А что вы мне дадите?

— Я рассчитал уже, — сказал Плюшар, — даю вам сто двадцать пять тысяч рублей.

— У Булгарина выпала вилка из рук.

— Сколько?

— Сто двадцать пять тысяч рублей чистогану. Пишите только.

— Да не ошибаетесь ли вы?

— Нет, повторяю, что уже все рассчитано. Подумайте. Поговорим после.

Такая батарея сильно поколебала фортецию его дружбы. Вечером приходит он ко мне и говорит смиренно:

— Ты прав, любезный Греч, что лучше и не раскапывать этого дела. Впрочем, так ли виноват Плюшар, как тебе кажется? Ты вспылил, вероятно, по обыкновению, и сам все испортил!

— Это меня взорвало.

— Кто просил тебя вмешиваться в это дело? Оставь меня в покое! Черт с ними, я и слышать о них не хочу.

— Вот ты и сердишься на меня, mein alter Gretsch!43

— Да и как не сердиться?! Ты якшаешься с негодяями и меня туда тащишь.

На другой день Булгарин является в назначенный час на свидание, Плюшар начинает:

По условию нашему прошли сутки, и теперь извольте спрашивать о деле Греча: я буду отвечать.

Нет, любезный Плюшар, — говорит Булгарин, —оставим это. Сам Греч не желает, чтоб возобновляли старые дрязги. Займемся «Россиею».

Плюшар представил свою смету издания и решительно сказал, что даст обещанную сумму.

Потом Булгарин где-то в компании дурно отозвался о Плюшаре; этот хотел было прервать начатое дело, но, по убеждениям Булгарина, согласился на понижение платы двенадцатью тысячами. Я сказал Булгарину откровенно свое мнение, что Плюшар не может сдержать слова и что он должен, по крайней мере, заключить с ним письменное условие, с запиской у нотариуса. Булгарин до того на меня рассердился, что даже занемог.