Иван Дроздов - Разведенные мосты

И люди русские поднимаются, в глазах у них — у всех до единого, включая и детей малых, — уж засветился огонь недалёкой Победы.

А заводы и пашни, и дома наши, что разрушили изверги, мы возродим заново. Гитлеровцы тоже ведь много порушили, а народ русский и другие наши братские народы поднатужились и за пять лет восстановили своё хозяйство. Так будет и впредь. Но вот славу свою чёрную наши недруги не избудут, не погасят никогда. Это верно, что русский народ незлобив, но даже и при большом желании он не в силах будет забыть боль и страдания, нанесённые живым, и стенания тех, кому не дали родиться.

Всё это — о делах наших общих, о делах государственных да народных, но есть и жизнь моя личная. Есть книги, над которыми я работаю, есть академия, забирающая много сил и внимания, есть планы и мечты…

Многое берёт на себя Люша. Она печатает книги, рассылает их по всей стране и за границу, ведёт беспрерывные телефонные разговоры с читателями, с членами академии; готовит еду, моет, стирает… Как ещё тянет свой воз? Как управляется?

В то время я писал роман о судьбе Москвы, о её уже наступившей гибели. И назвал я свой роман «Похищение столицы». А эпиграфом к роману избрал стихи Дениса Давыдова:

И тут же другой эпиграф:

Очертания айсберга скрывала ночь, и мы увидели его в тот момент, когда ни отвернуть в сторону, ни сбавить ход мы уже не могли.

Из воспоминаний австралийского морехода

В 2001 году роман напечатали. Слава Богу! Напечатали. И опять в самой почётной и престижной серии «Русский роман». Как трудно было печатать книги в прежнее советское время! Железнозубая цензура выскабливала каждую мысль, если она хоть с какого-нибудь боку казалась крамольной. Глазастые рецензенты, а затем редактора обсасывали страницы со всех сторон. А если кто-нибудь из них дал «слабину», тут уж его свистали наверх, то бишь к церберу, который мог и сделать выговор, и лишить премии, а то и уволить с работы, то есть к главному редактору, каковым и мне пришлось быть несколько лет.

Теперь — всё проще, демократы всё позволили. Они, конечно, сделали это для своих, для тех, кого раньше называли диссидентами и кто яростно вычищает из русской литературы язык Пушкина и заменяет его языком извозчиков, а министр культуры, вернее бескультурья, похожий на орангутанга, Швыдкой с телеэкрана кричит: русская литература не может быть без мата… Они, конечно, эти швыдкие, захватившие власть, раскрыли широкую дверь для себя, для своих, но и мне каким-то чудом удалось протиснуться в эту дверь и печатать свои труды. Вот, кажется, уж и восьмую книгу, написанную в Питере, Люша напечатала, а я уж готовлю очередную книгу.

Люция Павловна умудряется печатать всё новый и новый роман. И заводит переиздания. А сколько тут хлопот, сколько сил и ловкости, сколько ума в переговорах с издателями, дипломатических ходов и выходов. Она всё находит. Ты только успевай писать, а она устроит, внедрит, напечатает… Люша! Вот паровоз, который тащит все мои издательские проблемы.

Итак, успевай писать! Да так, чтобы каждая очередная книга была лучше, сильнее предыдущей. Это мой принцип. Если я замечу, что это у меня не получается, брошу перо. Слабых книг, бесцветных, бессодержательных написано довольно. А сейчас только такие и пишутся. Лишь бы был разбой, секс… Среди пишущих и раньше было много молодцов с двойным гражданством, а теперь они чёрным вороньём обсели русскую литературу, рвут её на части, терзают.

Ну, а как же определить: стоящую ты книгу написал или пустую и даже вредную?.. Если сам оцениваешь свой труд, можешь ведь и ошибиться.

Да, сам себе — плохой судья. А вот читатель!..

Я слушаю читателя, критиков, товарищей по литературному цеху. Одобряют — значит иди дальше. Пиши и пиши, пока не увидишь на лице читателя кислую мину. Тогда бросай. И немедленно. Помни: тебе уже много лет. А татарин, как рассказывал мне Фёдор Григорьевич Углов, ему сказал: шестьдесят лет пришла — ума назад пошла. А мне уже и восемьдесят стукнуло. Тут уж надо проявлять особую бдительность. Про такой-то возраст татарин мог бы сказать: восемьдесят лет пришла — ума совсем ушла. Может быть, уж и хватит. Отвоевался. Бери шинель, иди домой. Ан, нет, неймётся. А тут еще читатель пишет лестные письма, ждёт новых книг.

Писем получаю много, очень много. Присылают деньги. Вот Николай Фёдорович Серовой из Волгограда прислал тысячу рублей, Вера Ивановна Бушара из Москвы — сто долларов, Людмила Николаевна Кривова из Башкирского городка Белебей — тысячу рублей, Маша Трезорукова из Америки — сто долларов. Книг не просят, они у них есть, а деньги шлют.

Обычно на обратной стороне перевода в адрес автора пишут ободряющие слова. Николай Фёдорович Серовой написал: «Я рад за Ивана Владимировича — его неиссякаемое творчество на благо России. Примите и мой скромный вклад на издание новых книг. Пока их читаешь — живёшь вне Содома и Гоморры. Здоровья вам, успехов! С нами Бог!..»

Из Выборга пишет Георгий Васильевич Отке:

«Читал Вашу книгу «Оккупация» после «Последнего Ивана» и со слезами восторга восклицал: «Молодец!» Прочитал её за две ночи, не чувствуя желания спать, спешу сделать Вам письменное впечатление, чтобы побудить Вас к дальнейшему творчеству…

Дай Бог Вам здоровья и спокойствия. Вы такой же счастливчик, как и я — ангелы у нас русские, а мы с Вами похожи своими русскими характерами. Особенно в отношениях с русскими женщинами.

Несмотря на мои 66 лет, я на многие вещи после Ваших книг смотрю иначе: с огромным оптимизмом и надеждой на победу русского сопротивления в России!!!»

Ну, и как же после таких писем не писать! К тому же ведь и деньги шлют, авансом оплачивают их издание.

А писать… Нелегко, конечно, писать. Пишу-то ведь не рассказы и не короткие повести. Романы!.. А его, роман, как быка надо хватать за рога, вертеть, крутить, пока не усмиришь, не одолеешь. И сколько же сил потребуется, сколько часов надо просидеть у компьютера и ночей бессонных! Образы, типы, персонажи, если их вызовешь к жизни, не дают покоя, они всюду с тобой, идут следом и, как младенцы в утробе матери, стучат ножками, просятся на свет божий.

Писатель, если он работает много, пишет книгу за книгой, как писали Достоевский, Тургенев, Бальзак, Диккенс… всегда беременны, но если женщина спокойно ждёт ребёнка, он без посторонней помощи вызреет и затем явится на свет Божий, то писатель, как папа Карло в известной сказке о деревянном мальчике, выстругивает и вырезает любимого героя детворы, забавного Буратино.

Выстругивает… Но, может быть, легко и весело делается эта работа, а работник играючи создаёт своё творение, поёт и радуется при этом?..