Александр Корганов - Загадка Скапа-Флоу

Проклятье! Если прошло уже три дня, то, скорее всего, ветчина давно съедена и, кроме кости, от нее ничего не осталось. Попытка разобраться на построении явно не привела бы к успеху.

Вечером, после того, как прозвучал сигнал «Отбой», я распорядился поднять всех снова: «Ревизия рундуков». С переносной лампой я шел от рундука к рундуку, от нар к нарам. Под соломенным тюфяком одного юноши из Дрездена я нашел то, что искал: ветчина! Она была целехонькой, не было отрезано ни кусочка.

Я приказал руководителям колонны и группы, в которых состоял правонарушитель, прибыть ко мне. После нашего предварительного разговора вызвал его самого. Он оказался маленьким бледным юношей с оттопыренными ушами. В его черных глазах отражался страх побитой собаки.

— Ты украл ветчину на мельнице?

Долгая пауза. Затем почти неслышно:

— Да.

— Почему? — он молчал. — Так почему? — подошел я к нему вплотную.

Он заплакал. Он плакал беззвучно, только лицо его исказилось в гримасе, и слезы текли по щекам.

— Ты будешь говорить?

Несколько всхлипов, сопровождаемых молчанием. Я понял, что от него ничего не добьешься.

— Ну что же, — сказал я. — Завтра утром ты должен покинуть лагерь. Ранним утром. И тебе никогда больше не разрешается здесь появляться.

Он щелкнул каблуками, большие пальцы вдоль швов брюк, хотя слезы лились, не переставая.

— Да, после этого доверять ему больше нельзя, — согласился с моим решением руководитель колонны, когда правонарушитель вышел.

Затем вышли и они оба. Я остался одним.

Я лег на нары, скрестил руки за головой и стал размышлять над этим случаем. Глупая история! Особенно обидно, что она случилась как раз при моем руководстве… Стук в дверь.

— Войдите!

На пороге стоял Мэнтей. В мерцающем свете свечи его лицо выглядело жестко, почти зло.

— Я хотел бы поговорить с тобой, товарищ Прин.

— Пожалуйста, — поднялся я ему навстречу.

— По поводу парня, который украл ветчину…

— А ты тут при чем? Пусть бы он сам и пришел.

— Он плачет, — ответил Мэнтей.

Мэнтей относился к старожилам. Ему было уже двадцать три. До этого он работал на горнодобывающих предприятиях Рура. Слишком прямолинейный, но хороший рабочий, пожалуй, самый лучший. И прекрасный товарищ.

— Он сказал нам, что ты прогнал его, — продолжал Мэнтей. — Я хотел бы попросить тебя оставить его.

— Нельзя, этот парень совершил кражу.

— Он украл ветчину, — возразил Мэнтей, — потому что очень нуждается в деньгах. Его мать серьезно больна, и он хотел послать ей денег.

— И ты веришь этому?

— Да, верю, — с убеждением сказал он.

По-честному, я и сам думал так же. Этот бедный, плачущий юноша, в общем-то, никаким вором и не был. В его пользу было и заступничество Мэнтея. Однако должна быть дисциплина. И я не мог помиловать его, как бы мне этого не хотелось, даже ради Мэнтея.

— Посмотри-ка, товарищ Мэнтей, — я говорил, насколько мог, в дружеском тоне. — Ты должен это понять. Пусть я прощу ему сейчас этот проступок. Но после этого можно ждать, что завтра ко мне придет любой подлец, и скажет: «Когда тот парень украл ветчину, ты закрыл на это глаза. А я, что, не такой?» И куда же мы придем? Нет и нет! Юноша должен понести свое наказание. И, кроме того, подумай, что скажут там, снаружи? «В лагере добровольной рабочей повинности сброд воров»!

— Мне наплевать на то, что скажут снаружи, — грубо ответил Мэнтей, — но далеко не безразлично, что станет теперь с этим парнем. Когда этот несчастный вернется домой, где больная мать и безработный отец, и объявит, что изгнан за воровство, поверь мне, этим дело не кончится…

Я встал. Мы были одного роста, и наши взгляды встретились в упор.

— С меня достаточно, — сказал я жестко. — Все остается так, как я решил. Баста! Отправляйся спать!

Он постоял еще мгновение, играя желваками, затем повернулся и вышел. Я снова остался один.

Впервые я почувствовал противоречие жизни со всей остротой: здесь — участь отдельного человека, там — благо коллектива, общества. Я сделал выбор в пользу коллектива и был уверен, что буду поступать так и в дальнейшем, как бы тяжело мне при этом не было.

При построении на следующее утро дрезденец уже отсутствовал. Я позаботился о том, чтобы он покинул замок еще на рассвете. Мне бросилось в глаза, насколько расстроенными и вялыми были люди в колоннах, но я промолчал. «Они снова придут в себя», подумал я. У меня еще не было достаточного опыта руководства людьми, но я твердо знал уже тогда, что упрямство нужно душить в зародыше, иначе оно может перехлестнуть через край.

Вечером, когда колонны вернулись и, как обычно, обедали, в столовую пришел я.

— Приятного аппетита, — сказал я.

Никто не ответил. Беседа за столом прекратилась, однако ощущалось какое-то напряжение. За одним из столов они сомкнули головы и пошептались. После этого кто-то пробубнил вниз под стол:

— Этому мы пересолим ветчину!

Раздался смех. Я поднял голову и посмотрел в этом направлении. Сразу стало понятно, от кого исходили эти слова: Мэнтей!

— После обеда всем быть в зале для собраний! — объявил я громко.

Все притихли, но потом говор усилился.

Я понимал, что теперь наступил решающий момент. Если я уступлю, то они выйдут у меня из подчинения навсегда. Рухнет дисциплина в лагере. Я не мог разочаровать Лампрехта таким результатом…

Через полчаса все собрались в большом помещении, которое служило нам для проведения собраний. Стоял ноябрь, и снаружи было уже темно. В мерцающем свете свечей по стенам метались тени голов. Я вышел и встал перед ними.

— Товарищи! — обратился я к ним. — Вы все знаете, что здесь случилось вчера. Я должен был удалить одного из нашей среды, так как он совершил воровство. Я знаю, что некоторые из вас находят наказание слишком жестким. Но я должен был принять решительные меры исключительно в общих интересах.

Бормотание на задних скамейках, которое постепенно усиливалось… Я выдержал паузу. Они продолжали. Тогда я заревел во всю силу своего голоса:

— Кому это не нравится, может уходить, но только сразу, сейчас!

Шарканье ног, чья-то спина. За ним встал второй, третий… Всего ушли тридцать человек. Почти вся колонна. Мэнтей — первым.

Я назначил старшим в зале руководителя одной из колонн и вышел вслед за ними.

— Построиться во дворе! — приказал я. Они неохотно повиновались.

— Через полчаса вы должны покинуть замок с вашими вещами! Вы больше не принадлежите товариществу. Тот, кто останется здесь по прошествии этого времени, нарушит закон о неприкосновенности жилища. Разойтись!

Затем я вернулся в зал и объявил об этом остальным. Они выслушали молча…

Я вернулся к себе. На душе было тяжело. Жалко тех, что ушли, жалко, что прекратила существовать целая колонна, жалко, что пролегла трещина… Но я победил, и служба пошла далее без последствий.