Михаил Бейлин - Не был, не состоял, не привлекался

Пришла эпоха реабилитаций, появилась возможность вернуться в Москву. Но сердце болело, жизнь клонилась к закату, дожил почти до конца века.

Он был моложе меня, но ушел раньше.

На похороны приехали заводчане, друзья-пермяки. Говорили хорошие слова.

Мы редко встречались в последние годы. Болтать по телефону Абрам был не склонен. Но когда он умер, я часто вспоминаю его. Вспоминаю, что когда-то было детство.

Девчачьим именем Лялька звали мы нашего одноклассника. Полным и настоящим его именем было Лавр, родители называли Лялей, а ребята попроще. Хотя он был тонкокостный, беленький, однако на девчонку не походил, а по части озорства превосходил всех в классе. Он постоянно придумывал разные каверзы. То принесет в школу на урок большую игрушку, то живого котенка. Однажды он предпринял затею и посерьезнее. Принес из дома кусачки и организовал маленькую диверсию – перекусил электропровод, идущий в класс, одну его жилку, и в том месте, где провод еще не вышел из трубочки, что специально проложена в стене. Сделали это на перемене после четвертого урока, мы учились во вторую смену, дело было зимой, на дворе темно. Свет в классе погас, разрез учителя не обнаружили, и мы довольные ушли по домам, избежав пятого урока.

На другой день место разреза электропровода было обнаружено, и начался розыск диверсанта. Нас было почти четыре десятка, и все дружно говорили – я не я и лошадь не моя. Дрогнул только один. Звали его Колей, он был в нашем седьмом классе новеньким, пришел из другой школы. Он оказался сильнее всех в классе, лучше всех рисовал и не задавался. Ребята его уважали. Не знаю, что заставило его «пролегавить». Ляльку строго не наказали, а с Колей все ребята поголовно, не сговариваясь, перестали разговаривать. А его поступок не обсуждали. Учителя не вмешались. То ли они решили, что так надо, то ли вообще не заметили ситуации. Родители перевели Колю в другую школу, хотя семья жила в нескольких минутах ходьбы от нашей.

Любопытно, что через много лет я случайно встретил Колю в киностудии. Оказалось, что он стал художником. Мы немного пообщались, но я почему-то не спросил его, как это удалось взрослым уговорить или же заставить его «стукнуть».

Отец Ляльки имел какое-то отношение к спортивным товарам, Лялька не раз давал мне на игру бутсы. Я запомнил их, они были белого цвета. Он вообще был добрым и дружелюбным, и отношения у нас были прекрасными. Однажды, уже весной, он притащил в школу две пары боксерских перчаток и в школьном дворе ребята на переменках боксировали, а точнее сказать – валяли дурака. Непременным уговором было – «по морде не бить». Случилось мне «боксировать» с Лялькой. Он был одним из слабых ребят, и я вел «бой» очень скромно. Неожиданно для меня он стал атаковать изо всех сил. Потом ребята мне разъяснили, что за нашим поединком наблюдала из окна второго этажа Тоня, а Лялька в нее влюблен.

Тоня была скромной тихой девочкой, приветливой, молчаливой. Черноглазая и очень стройная, как сказали бы теперь, худенькая, как говорили раньше. Ее отчим был немец, работал техническим служащим в посольстве Германии, что находилось неподалеку от школы.

Шли годы, и оказалось, что любовь Ляли и Тони была взаимной и настоящей. Очень даже сильной. Но грянула война, и Тоня вместе с матерью, братом и отчимом уехали в Германию.

Лялька окончил юридический институт и стал народным следователем, но остался таким же добрым человеком. Ему, я слышал, удалось однажды повидаться с Тоней, она каким-то образом побывала после войны в Москве, но уехала обратно в Западную Германию. Политика раздавила любовь. Такая судьба. И эта же судьба-злодейка устроила Ляльке еще одну довольно редкую комбинацию. Он вел следствие по обвинению одной девушки. Какое-то служебное правонарушение. Провел следствие честно, девушку осудили на несколько лет лишения свободы. А Лялька ее сильно пожалел, а может быть, даже и полюбил, и писал ей письма в лагерь, слал посылки, за что его и уволили из нашей самой гуманной в мире прокуратуры. Стал адвокатом. Эта профессия гораздо больше подходила его натуре. Вот только лет на земле ему было отпущено судьбой совсем немного.

В школьные годы я познакомился с Гариком в шахматном кружке Дворца пионеров. Он играл неплохо, но больших успехов не имел. Был улыбчив, приветлив и неразговорчив. Много позже, в 1944 году я встретил Гарика в Московском городском шахматном клубе. Я оканчивал Юридический институт, и он попросил у меня на денек мою зачетную книжку. Он прямо сказал, что хочет проникнуть в число студентов-старшекурсников, нарисовав себе в зачетной книжке отметки по предметам, которые ранее не получал. Я дал зачетку, хотя понимал, что соучаствую в подлоге. Однако в военные годы Юридический институт эвакуировали из Москвы и слили его с другим институтом, и вообще была большая неразбериха. Первый опыт Гарика принес ему успех. В дальнейших его комбинациях я, слава Богу, участия не принимал.

Однажды Гарик заявился в шахматный клуб с орденскими планками на пиджаке. Я ткнул пальцем в одну ленточку, и спросил знает ли он какого ордена эта ленточка. Он не знал, а я пояснил – ордена Суворова, полководческого. Этим орденом награждают генералов. Позже я слышал, что Гарик, повздорив с институтским профсоюзным «вождем», уважаемой студенткой, оскорбил ее действием. Но его, якобы заслуженного фронтовика, наказали не слишком строго.

Мой школьный товарищ Олег, знавший Гарика, как-то рассказал мне, что встретил его зимой в одном из арбатских переулков. Гарик, пыхтя, вез на детских саночках платяной шкаф. Олег полюбопытствовал и Гарик объяснил, что выиграл этот шкаф у знакомого, с которым играл в очко на его квартире. Партнеру нечем было расплатиться. Позже при встрече в клубе Гарик поведал мне, что из Юридического института он ушел, поступив в открывшийся Институт международных отношений, особо престижное заведение. Он успешно прошел собеседование при приеме с самим Деканозовым, высокопоставленным чекистом. Тот не смог видеть Гарика насквозь. Я удивлялся, а Гарик, рассказывая, улыбался. Эта ошибка Деканозова не имела серьезных последствий. Прошли годы и близкого соратника Берии, как водится у нас, расстреляли. Однако, несмотря на промахи кадровиков, дипломатом стать Гарику не было суждено. В комсомольской газете появился фельетон под заголовком «Голубая марка». Склонность к рисованию подвела Гарика. Он нарисовал голубые марки членских взносов, наклеил их в профсоюзный билет, сэкономил мелочь, но был разоблачен и из института с треском изгнан. Последний раз мы встретились с Гариком в Риге. Я работал там адвокатом, окончив институт, а как туда попал он, я не знаю. Гарик рассказал мне, что работает в порту, отвечает за правильную загрузку кораблей. Помнится он назвал свою должность красивым иностранным словом стивадор. Любопытная трансформация коренного жителя берегов славной Москвы-реки. Как будто стать специалистом по морским сухогрузам помогла ему мама, ответственный сотрудник ведомства, имеющего отношение к морям и сухогрузам. Однако загружал корабли Гарик недолго. То ли не смог, то ли расхотел. Я поинтересовался, на какие средства он существует, и Гарик рассказал, что у него есть женщина, вроде гражданской жены, он живет у нее, она вяжет шерстяные рейтузы, а он вполне успешно продает их на толкучке. Что было дальше с Гариком, какие он предпринимал новые тактические маневры и насколько успешно, мне неизвестно. Больше наши пути не пересекались.