Михаил Бейлин - Не был, не состоял, не привлекался

Я встал и прислушался. В классе сидели три с лишним десятка учеников, сплоченных антигражданским мужеством. Может быть, потом кто-нибудь стал интриганом или кем-нибудь похуже, но тогда учительница была одна, а мы все – вместе.

Уши у меня не подвержены всяким воспалениям, и я быстро уловил тихие слова: «Рассказ про лошадь, про конюшню…» Тихий шепот, шелест, недоступный косным взрослым ушам.

«Однажды в конюшню, где жила лошадь Машка, забралась ласка», – сказал я.

Ольга Николаевна внимательно посмотрела на меня, как будто я не сидел перед ней каждый день с осени до этого весеннего дня. А ребята оживились, заулыбались.

В глубине души у меня что-то екнуло. Сказать, что лошадь звали Машкой, было неосторожностью. Но на это меня толкнула любовь к правде. Я был знаком с лошадью Машкой. И мне показалось, что так рассказ будет ближе к жизни. Увы… Учительница молчала, и я продолжил, что в конюшню забралась ласка. А я слышал, что эта зверушка склонна заплетать коням хвосты и гривы… И коротко рассказал об этом.

Учительница посадила меня на место, а точнее, поставила на место. Я сел красный и обиженный. А ребята еще немного похихикали.

Желая поскорее выяснить недоразумение, я листал букварь. Вот и «Ласка». Оказалось, что какой-то пацан дал лошади кусочек сахара. Вот и получилась ласка.

Первый мой рассказ был устный. Я сочинил его как акын, хотя и не под музыку. Ребятам творчество такого рода понравилось, а учительнице я не угодил. Однако угождать критикам и редакторам вообще дело трудное.

А мой первый письменный рассказ напечатали в книжке через тридцать четыре года. Это был рассказ о гроссмейстере Геллере. Заказали мне его не потому, что я умею писать рассказы, а просто издательство затеяло сборник «Рассказы спортсменов». Помог мне мастерский значок.

Я, правда, и раньше, и позднее что-то пописывал вроде рассказиков, да не пытался их печатать. И не потому, что они могли не понравиться цензору, а просто писал для собственного чтения.

Таким коротеньким словом обозначали школьники уроки пения в начале тридцатых годов. Было еще Изо, то есть рисование и Физо – физкультура, а в наше время – Физра. Уроков по гражданской обороне тогда не было, уже другими поколениями они были окрещенные выразительным словом «ГрОб».

И вот я сидел на задней скамье в зальчике, небольшом по размеру, но самым большом помещением в школе, на третьем этаже небольшого здания. Отапливалась школа голландскими печами, хотя находилась в самом что ни на есть центре Москвы.

Шел пятый урок второй смены, последний урок. Несомненно, музо поставили в расписании последним уроком, так как оно не требовало от уставших учеников умственных усилий.

За стареньким пианино сидел Анатолий Петрович. Он никогда не обижал ребят и добросовестно выполнял трудное дело – приобщал двенадцатилетних сорванцов к музыкальной культуре. Анатолий Петрович играл какой-нибудь отрывок из музыкального произведения и задавал общий вопрос, что это напоминает ребятам. Кое-кто кричал: «Как в кино!». Тогда еще не сошли с экранов немые фильмы в сопровождении таперов, игравших на пианино. Анатолий Петрович играл другой отрывок, и ребята кричали: «Как в цирке!». Он не раздражался, хотя надеялся услышать что-нибудь про времена года, либо что-то в этом роде. Тем не менее, приличные отметки были всем обеспечены. Много позже от товарища я слышал, как его сын получил хорошую отметку по пению, но по другим предметам он был отличником. Папа спросил в воспитательных целях, почему «хорошо», а не «отлично», и мальчик пояснил, что когда он старался петь громче, ребята смеялись.

Все же в преподавании музо была своя система. Мы разучивали песни классового направления. К примеру:

Другая, любимая пионерами песня:

на уроках пения не допускалась, как явно безыдейная.

Пионерским идеалам соответствовали другие песни, такие к примеру:

и дальше:

Еще мы пели:

И довольно заунывную песню:

Последние слова звучали и бойко и радостно.

Не забывал Анатолий Петрович и о том, что мы живем в многонациональном государстве, и надо было разучивать веселую народную украинскую песенку:

Однако когда мы попросили Анатолия Петровича сыграть мелодию модной патриотической песни

Он сказал, что мелодия очень примитивная и, почему-то, упомянул татарские песни, обнаружив слабость своего интернационального мировоззрения.

Можно, конечно, осуждать ребятишек за плохой музыкальный вкус, но это понятно. Они хотели получать от песни заряд радости, веселья. Мне даже в весьма солидном возрасте было весело, когда я слышал слова хорошей песни: «Вот солдаты идут, нога в ногу…» или «За столом у нас никто не лишний…», потому что я автоматически переиначивал слово не лишний, на не Лифшиц. Получалось оптимистично – «за столом никто у нас не Лифшиц», хотя широка страна моя родная.

Для веселья обучал нас Анатолий Петрович и пионерским частушкам. К примеру:

И другая частушка:

А если поменять местами трусики и усики, то уж получается весело дальше некуда.

Хотя ребята не проявили музыкальной эрудиции и приличные пьесы им напоминали кино или цирк, делалась попытка обращения к классике. К примеру, хором надо было петь басовую арию варяжской гостя из оперы Римского-Корсакова «Садко». Звучало

И становилось грустно.

Однако тот самый пятый урок, о котором я начал рассказ, окончился очень грустно именно для меня. В конце урока Анатолий Петрович сыграл какой-то минорный отрывок, чтобы мы послушали, но некоторые мальчишки стали бросать в его сторону медяки. Это был, несомненно, обидный хулиганский акт. Почему ребята так поступили, не знаю. Может быть, все мы не раз были свидетелями, когда во двор приходил шарманщик и ему в благодарность за игру бросали из окон монетки, часто завернутые в клочки бумаги, чтобы не закатились. Или потому, что на бульваре няньки, гуляющие с малыми детьми, монетками награждали слепого гармониста и его поводыря – девицу, которая пела сердцещипательный романс, трагически заканчивающийся словами: