Нина Алексеева - Одна жизнь — два мира

— О, как много чая!

В основном же здесь были особняки старого дореволюционного типа, в которых на лето размещались по два, а иногда даже и больше семейств так называемых ответственных работников. Мы делили свой особняк с вдовой Ивана Дмитриевича Сытина, ее дочерью с мужем и внучкой. Да, да, того самого знаменитого Сытина, который начал свою издательскую деятельность в 1876 году и стал одним из самых крупных издателей-просветителей России. После Октябрьской Революции И. Д. Сытин был консультантом «Госиздата», скончался в 1934 году.

Жена И. Д. Сытина выглядела моложе своей дочери, и все спрашивали, как это ей удалось так сохранить себя. Она с готовностью делилась своим секретом: пила она йод с молоком, начиная от одной капли йода до десяти, и после десяти капель продолжала так же пить, но уже в обратном направлении.

Однажды, вернувшись из Москвы после работы, я почувствовала, что в доме произошло какое-то событие, все были чем-то взволнованы. Оказывается, маленькая внучка Сытиной, девочка лет пяти, проснувшись и спускаясь с постели, наступила на спящего пса — немецкую овчарку, и собака ее укусила. Девочку немедленно взяли на профилактику, а собаку, к всеобщему огорчению, немедленно убили.

Вот в это замечательное, чудесное лето в июне-июле 1939 года шли усиленные переговоры между Советским Союзом, Англией, США, Францией и другими странами, которые уже вели неравную борьбу с фашистской Германией, о заключении пакта о дружбе и взаимопомощи против агрессии Германии.

Все чувствовали, что переговоры не удаются, зашли в тупик то ли умышленно, то ли действительно по каким-то серьезным причинам. Я смутно припоминаю, главная причина якобы была в том, что Польша категорически отказывалась пропустить войска Красной армии через свою территорию в случае необходимости выступить вместе с союзниками, Англией, Францией и США, в защиту каких-либо европейских государств, оккупируемых один за другим гитлеровскими войсками. Но когда Гитлер напал на Польшу, — писали газеты, — то эти же союзники пальцем не шевельнули в ее защиту.

В это время из США был отозван посол Советского Союза Максим Максимович Литвинов, который старался поддерживать союз и дружбу СССР с англосаксонскими странами, и на его место послом СССР в США был назначен Константин Александрович Уманский.

М. М. Литвинов до 1939 года занимал пост Наркома иностранных дел СССР, но вскоре ушел в отставку, и его место занял послушный, бездарный дипломат В. М. Молотов.

В связи с этим все понимали, что происходит что-то более серьезное в затянувшихся международных переговорах, чем просто смена действующих лиц. Опасения обывателей вскоре оправдались, когда 23 августа все отдыхающие на даче в Серебряном Бору были немало удивлены появлением на горизонте немецкого самолета. Дико было видеть, и даже трудно было поверить своим глазам, когда над аэродромом в Тушино появился и снизился самолет с немецкой свастикой. Тревожное чувство появилось даже у многих ответственных партийных работников. И помню, как мы в тот вечер с глубокой тревогой допоздна обсуждали: зачем это? что это значит и что будет дальше?

Чертовщина какая-то, какой-то совершенно противоестественный фантастический поступок. Казалось, если бы Москва-река вдруг потекла в обратном направлении, никого бы так не удивило, как вид огромной птицы со свастикой, опустившейся на наш советский Тушинский аэродром. Даже самые спокойные смотрели с беспокойством на опускающийся на аэродроме в Тушино самолет со свастикой.

С точки зрения суеверных людей это была плохая примета, и в те дни каждая гадалка безошибочно могла бы предугадать: кругом пожарища, кровь, кровь и трупы, трупы, и страшная хищная птица со свастикой вьется над этим пепелищем.

Беспокойство сменилось возмущением многих, когда прочли в газетах, что на нашу землю пожаловал сам имперский министр иностранных дел Иоахим фон Риббентроп и в тот же день 23 августа 1939 года был принят нашим правительством, и Молотов подписал с ним советско-германское соглашение о ненападении.

А ровно через месяц, 28 сентября, был подписан уже договор о дружбе и границе между СССР и Германией.

Хотя Советский Союз заключил договор с Германией после продолжительных тщетных попыток заключить его с союзниками, но все-таки такое очередное, мягко говоря, «смелое мудрое» решение Сталина было неожиданно и непонятно не только для простых людей, которые восприняли это как предзнаменование чего-то недоброго, но даже для многих крупных партийных работников. Поэтому они высказывали свои различные предположения осторожно, неуверенно, вполголоса. Одно из первых предположений было, что эти два года нам необходимы для усиления нашей военной подготовки.

А вот второй договор, заключенный 28 сентября 1939 года, «О дружбе и границах» вообще трудно было объяснить.

Но наша печать, наши средства массовой информации, которые должны были отражать и выражать настроения и волю народа в нашем демократическом государстве, вчера еще последними словами ругавшие Германию, Гитлера и его режим, вдруг переменили пластинку и во все горло завопили: «Это великий исторический перелом для нашей страны», «Мудрая сталинская политика, дружба двух могучих государств против всего капиталистического мира». Странно было читать эти дифирамбы «мудрого» Сталина Гитлеру, внезапно ставшему великим.

И даже у нас в лаборатории, я тогда работала старшим научным сотрудником в институте «Цветметзолото», кто-то принес журнал со статьей, восхвалявшей Гитлера и его заслуги, и сказал:

— Действительно, оказывается не такой уж дурак был Гитлер, если сумел обработать, перехитрить всех нас и наших мудрецов.

А о «мудрости» и «о мудрой сталинской политике» уже вовсю трещали все наши средства массовой информации.

И вот так, сразу, нужно было изменить отношение у многомиллионного населения нашей страны к Гитлеру, с 1933 года, с момента прихода Гитлера к власти, воспитываемого в духе ненависти и презрения к существующему в Германии режиму и его диктатору.

Некоторая часть «старой», как мы ее тогда называли, интеллигенции — инженеры, профессора, академики, те, кто до революции учился в немецких университетах, — еще хорошо помнили и ценили дисциплину германских университетов и старались, по возможности, позаимствовать кое-что из своего прошлого опыта для учебы в наших вузах. Они тоже полушепотом высказывали свои соображения: Германия сильная, могучая страна с великолепной техникой, высокой культурой и непревзойденной организацией труда и порядка, и дружба, с точки зрения науки и техники, с ближайшей нашей соседкой для интеллигенции в какой-то мере вполне приемлема. Но режим, который существовал там, у всех вызывал тревогу, недоумение и страх, что все это добром не кончится. Как наше правительство решилось пойти на такую сделку?