Нина Алексеева - Одна жизнь — два мира

Собрали собрание, все сидят молча, все знали, о чем будет идти речь. Всем неудобно в глаза друг другу смотреть. Ольга была лучшей студенткой и очень хорошим товарищем. Но собрание шло по заведенному шаблону, все должны были выступить, все должны были что-то сказать, что каются за свою близорукость. И что впредь они будут бдительны, что ни один гад не сумеет ускользнуть от них.

Уже все закончили свои выступления, лица всех обращены ко мне. Ведь я была самым близким ее другом, значит, я первая должна была встать и вылить ушат грязи на ее несчастную голову. Так полагалось, чтобы отвести от себя всякие подозрения.

Ожидание уже становилось нестерпимым. Лиза, в президиуме, наблюдала за мной и нервничала. А я уже ничего не видела вокруг, только устремленные на меня глаза, и злилась на себя, почему я такая плаксивая. Только бы не зареветь. И не то про себя, не то вслух вырвалось у меня:

— Не верю, не могу поверить, что Ольга в чем-нибудь виновата. Вот увидите, там разберутся, ее выпустят, и нам всем тогда будет стыдно.

Собрание кончилось. Лиза села возле меня.

— Нина, посмотри на себя, ты совсем больна. Зачем ты пришла на занятия?

— Лиза, неужели ты веришь тому, что говорилось на собрании? Веришь, что Ольга — волк в овечьей шкуре, что она змея со спрятанным жалом… веришь? Скажи, веришь?.. Ну что же ты молчишь?.. Или я ослышалась? Почему же все стараются друг перед другом заплевать, заклеймить человека, которым вчера еще гордились?

Лиза тоном старшей поучающей сестры обратилась ко мне:

— Нина, в ГПУ без вины не берут, ты должна это усвоить. А потом, откуда мы знаем Ольгу хорошо?

— Неправда, я ее знаю, она невиновна. Когда мы были в Красноуральске и видели безобразия, которые там творились, мы обе переживали в равной степени. А разве ты, Лиза, осталась бы равнодушной? Трудно поверить — Ольга распространяла контрреволюционные идеи, деморализовала нашу среду и многое другое. Ну скажи, хоть слово правды есть в этом? Ольга и я — дети старых революционеров, мы выросли при советской власти, нас воспитала школа, пионеры, комсомол. Откуда у Ольги в 19–20 лет столько контрреволюционности? Разве можно поверить, что она в ее годы настолько опасный для общества человек, что ее нужно посадить в тюрьму? Если с тобой или со мной случится что-либо подобное, нас так же заклюют.

Лиза поднялась:

— Хватит, замолчи, ГПУ лучше нас с тобой знает, что делает, а тебе я советую быть аккуратнее, за язык тебя никто не тащит. Пошли обедать и поедем ко мне заниматься.

Без Ольги мне было невыносимо грустно, я очень тосковала. На ее месте сидел уже кто-то другой. «Холмик земли как будто рос над ее могилой».

Все об Ольге как будто забыли, кроме старосты нашей группы. Очень странный человек, который для всех был загадкой, так как никто не мог понять, откуда он взялся. Говорил он только по-украински, причем, с таким сильным западноукраинским акцентом, что иногда даже мне было трудно его понять. Перебежал он с западной Украины (тогда эта часть была заграницей), скрывался несколько месяцев где-то в зарослях не то пшеницы, не то подсолнухов, как он мне как-то сам рассказывал, пока не решил объявиться властям. Как попал он в наш институт, понятия не имею. Было ему лет 40 с хвостиком, все допытывался у меня:

— Та скажи ж ты мени, що вы там з Ольгой болтал?

Писал, читал и говорил он настолько неграмотно, что трудно было понять, как он сумел окончить институт. В то время как все в институте старались приодеться, он ходил в подчеркнуто старой потрепанной одежде «под пролетария». В заношенных до неприличия брюках, темных, черных или серых рубашках на выпуск и засаленных потрепанных пиджаках. Но деньги у него были, это знали все, он никогда ни в чем себе не отказывал.

Наконец я не выдержала и заявила ему:

— Знаешь, на тебя тошно смотреть, пошли покупать тебе костюм.

Так он переоделся в темно-синий костюм, приличную рубашку, но все равно сморкался, прижав одну ноздрю пальцем. Был он один из самых больших активистов, и даже под конец учебы умудрился вступить в партию. Парторгом нашей группы был тоже, под стать ему, очень неприятный тип, товарищ Кутаев, они крепко дружили. Вначале они занимали одну кабинку вдвоем, потом их разлучили. И вдруг после ареста Оли они оба стали ко мне очень внимательны, но Кутаев никогда, ни разу не спросил об Ольге. В то время как Гришка непрерывно приставал ко мне с вопросами.

После ареста Оли я настолько изменилась, что Лиза часто говорила:

— Нина, разве можно так? Ты должна понять, что помочь ей не в твоих силах. Наше правительство зря людей не сажает. Изолируя единицы, оно охраняет спокойствие миллионов.

И вот как-то вечером постучали, и в комнату неожиданно вошел Гринев Н. В. Я никогда его не приглашала, и он никогда не заходил ко мне раньше. И вдруг явился…

— Как вас сюда занесло? — удивилась я.

Не извиняясь за свое неожиданное появление, он с ужасно озабоченным видом обратился ко мне:

— Мне нужно, мне очень нужно с вами немедленно поговорить по весьма, весьма важному делу, которое касается непосредственно вас.

Тон его был настойчивый, решительный. Он заявил, что является моим лучшим другом, и мое благополучие его очень беспокоит.

— Спасибо, Николай Васильевич, но я вовсе не нуждаюсь в каком-либо покровительстве, и никакого повода к этому я вам не давала, но я чувствую, что что-то произошло или случилось, что привело вас сюда так неожиданно, объясните просто и ясно.

Мой гость замялся и затем решительно приступил к объяснению: что с огнем не шутят, что я совершенно не понимаю серьезности своего положения и веду себя «просто по-детски».

— В чем дело? Я ничего не понимаю, расскажите же, наконец, толком, что произошло?

— Хорошо, начнем с того, вы знаете, где находится ваша лучшая приятельница Ольга. Имейте в виду, что туда попадают люди, в виновности которых нет сомнения. Ее имя прочно связывают с вашим, ее и ваше имена пишут через тире, — подчеркнул он несколько раз.

— Но при чем здесь вы? Вы же о существовании Ольги вовсе не знали, — закричала я.

Он смутился, и через минуту сказал:

— Ну вот что, я вам верю и постараюсь быть откровенным, как только могу.

Он сообщил мне, что его пригласил следователь и дал возможность ознакомиться со всеми материалами относительно дела Ольги.

— Я был поражен, прочитав вашу фамилию. Меня спросили, знаю ли я вас. Я не имел оснований ответить отрицательно… Мне предложили даже присутствовать на допросе Ольги. И я несколько часов слушал, как ее допрашивали.

Меня охватил ужас. Ольгу допрашивали! О чем?! Я схватила его за рукав шинели:

— Скажите, что с Олей?! В чем ее обвиняют, о чем ее допрашивают?! То, что ее имя и мое пишут через тире, меня вовсе не волнует и не интересует. Скажите же мне, как Ольга?!