Федор Раскольников - Кронштадт и Питер в 1917 году

Митинг па Якорной площади был в полном разгаре; тов. Луначарский с горячим воодушевлением произносил страстную речь, когда к трибуне, у которой стояли С. Рошаль и я, сквозь густую толпу протискались прибежавшие из Совета товарищи, которые сообщили новость, поразившую нас своей неожиданностью. Оказалось, что после нашего ухода, при обсуждении вопроса о Пепеляеве, Советом была вынесена резолюция об упразднении должности назначенного сверху правительственного комиссара и о принятии Кронштадтским Советом всей полноты власти исключительно в свои руки [81]. Это постановление в первый момент поразило нас своим непредвиденным радикализмом. Дело в том, что в то время наша партия, выдвигавшая лозунг о переходе власти в руки Советов во всероссийском масштабе, в Кронштадтском Совете была еще в меньшинстве. Большинство составляло беспартийное «болото», шедшее за своим вождем, законченным обывателем А. Н. Ламановым, который одно время носился с несуразной идеей о создании «партии беспартийных». Конечно, относительное число голосов и политическое влияние большевистской фракции были значительны, особенно когда заодно с нами голосовали левые эсеры, но абсолютного большинства в Совете мы все-таки не имели. Поэтому, не рассчитывая на успех, мы ни разу не выступали с проектом об упразднении, за ненадобностью, поста правительственного комиссара. И на этот раз предложение о переходе власти к Совету исходило не от нас, а от фракции беспартийных, а наши товарищи-большевики совместно с левыми эсерами лишь поддержали расхрабрившееся «болото».

Получив это известие, мы отнеслись к нему положительно. Принятое решение, по существу, мы считали правильным. Мы не видели в нем ничего иного, как заявление во всеуслышание о том фактическом порядке вещей, который сложился у нас в Кронштадте с первых дней февральско-мартовской революции. С самого начала у нас Совет был — все, а комиссар Временного правительства — ничто.

Едва ли еще где-нибудь в России наместник князя Львова и Керенского был в таком жалком положении, как у нас Пепеляев. В действительности он не обладают никакой властью: судьбами Кронштадта вершил каш доблестный Совет.

На следующее утро после принятия этой достопамятной резолюции, т. е. 18 мая, к нам в Кронштадт, совершенно неожиданно, приехал член ЦК партии большевиков, молодой рабочий тов. Григорий Федоров. Посещение цекистов было для нас вообще большим и редким событием. В данном случае прибытие тов. Г. Федорова, без предварительного извещения, являлось совершенно необычным.

— Что у вас тут такое произошло? В чем дело? Что означает создание Кронштадтской республики? ЦК не понимает и не одобряет вашей политики. Вам обоим придется поехать в Питер для объяснения с Ильичем, — проговорил тов. Г. Федоров мне и С. Рошалю еще в саду, примыкавшем к зданию нашего партийного комитета, Посоветовавшись, мы с С. Рошалем пришли к выводу, что ему необходимо остаться в Кронштадте, а в Питер поеду я…

Быстроходный катер вскоре доставил нас к Николаевской набережной, и через некоторое время мы с Г. Федоровым уже стучались в дверь редакционного кабинета «Правды», помещавшейся тогда на Мойке.

— Войдите, — послышался хорошо знакомый, отчетливый голос Ильича.

Мы отворили дверь. Тов. Ленин сидел, вплотную прижавшись к письменному столу, и, низко наклонив над бумагой свою голову, нервным почерком бегло писал очередную статью для «Правды».

Закончив писать, он положил ручку в сторону и бросил на меня сумрачный взгляд исподлобья,

— Что вы там такое наделали? Разве можно совершать такие поступки, не посоветовавшись с ЦК? Это — нарушение элементарной партийной дисциплины. Вот за такие вещи мы будем расстреливать, — принялся меня отчитывать Владимир Ильич.

Я начал свой ответ с объяснения, что резолюция о переходе власти в руки Кронштадтского Совета была принята по инициативе беспартийных.

— Так нужно было их высмеять, — перебил меня тов. Ленин, — нужно было им доказать, что декларирование Советской власти в одном Кронштадте, сепаратно от всей остальной России, это — утопия, это — явный абсурд.

Я указал, что в момент решения данного вопроса руководителей большевистской фракции не было в Совете, так как в то время они выступали на митинге на Якорной площади. Я детально описал Ильичу, что, по существу, положение, создавшееся в Кронштадте, все время было таково, что всей полнотой власти обладал местный Совет, а представитель Временного правительства, комиссар Пепеляев, не играл абсолютно никакой роли. Таким образом, решение кронштадтского Совета только оформляло и закрепляло реально создавшееся положение. Факт, существовавший в повседневной практике, был превращен в постоянный закон.

— Мне все-таки непонятно, зачем понадобилось подчеркивать это положение и устранять безвредного Пепеляева, но существу, служившего вам хорошей ширмой? — спросил Владимир Ильич.

Я уверил тов. Ленина, что наши намерения не преследуют своей целью образование независимой «Кронштадтской республики» и не идут дальше избрания Кронштадтским Советом правительственного комиссара из своей собственной среды.

— Если мы вообще выдвигаем принцип выборности чиновников, — говорил я, — то почему нам частично, когда это возможно, не начать это делать сейчас? Конечно, этот выборный комиссар не может быть большевиком, так как ему, до известной степени, придется проводить политику Временного правительства. Но почему не может быть выборного комиссара вообще? Всегда найдется честный беспартийный, который мог бы выполнить такую роль. Почему мы, большевики, должны бороться против принципа выборности комиссара, если того желает большинство Кронштадтского Совета?

Мои объяснения, видимо, несколько успокоили Ильича. Его выразительное лицо мало-помалу смягчилось.

— Наиболее серьезная опасность заключается в том, что теперь Временное правительство будет стараться поставить вас на колени, — после короткого раздумья, медленно и выразительно произнес Владимир Ильич.

Я обещал, что мы приложим все усилия, дабы не доставить триумфа Временному правительству, не стать перед вам на колени.

— Ну, хорошо, вот вам бумага — немедленно пишите заметку в несколько строк о ходе последних кронштадтских событий, — примирительным тоном предложил мне Ильич, протягивая лист чистой бумаги.

Я тут же уселся и написал две страницы. Владимир Ильич сам внимательно просмотрел заметку, внес туда несколько исправлений и отложил ее для сдачи в набор [82].

На прощанье, пожимая мне руку, он попросил передать кронштадтским товарищам, чтобы в следующий раз они не принимали столь ответственных решений без ведома и предварительного согласия ЦК. Разумеется, я с готовностью обещал дорогому вождю строжайшее соблюдение партийной дисциплины. Владимир Ильич обязал меня ежедневно звонить по телефону из Кронштадта в редакцию «Правды», вызывать к аппарату его самого и докладывать ему важнейшие факты кронштадтской политической жизни.