Жан Кормье - Че Гевара

— Смерть любого из нас должна работать для счастья всех, — повторяет он.

Настаивает:

— Бандитизм, в котором участвуют герильеро, должен быть сурово наказан. Мы не заразимся им, это идея солдат Батисты.

В октябре 1957 года, который, казалось, никогда не кончится, прибыли из Гаваны два студента со свежими новостями: Батиста уязвлен, он предпринимает широкое наступление, чтобы навсегда очистить Маэстру. Че не удивляет подобная мера. Зато прибывшие его интересуют: они студенты, один — будущий инженер, другой — ветеринар. Эрнесто излагает им свои проекты, впервые говорит о маленькой гидроэлектростанции, которую хотел бы установить на находящемся рядом потоке. Он проводник в экскурсии по местности. Крестьянка Чапа Перес, которая сегодня в свои девяносто лет живет все в том же месте в память о Че, — дает им «хлеб повстанцев» — грубые галеты без дрожжей, называемые еще «каменным пирогом», который она при них достает из печи, протягивает две сигары домашнего изготовления. Да, барбудос производят собственное курево. Эрнесто зажигает спичку, они вдыхают, кашляют: сигары Эль Омбрито довольно-таки крепки. Дальше, на оружейном заводе, им показывают бомбы, сброшенные самолетами Батисты, которые не взорвались, их рекондиционируют, чтобы использовать на земле.

— Они больше не упадут с неба, — говорят им, — но в состоянии еще отправить туда кое-кого.

В конце 1957 года Че снова шагает по тропам Маэс-тры, читая своему мулу, которого он назвал Мартином Фьерро, отрывки из поэмы Хосе Эрнандеса о жизни гаучо аргентинских пампасов. Он мурлычет свою любимую песню, старую пуэрториканскую Эль Хибарито-Ба, об одном крестьянине, который идет продавать свой урожай в город, чтобы купить одежду матери. Время от времени над головой пролетают райские птички, или токоророс, кубинские птицы, трехцветные, как национальный флаг: белый, голубой и красный. Ее еще называют божьей птичкой, так как у нее хвост в форме креста. В Сьерре запрещено охотиться на нее. Когда она поет, то слышится: «токороро».

В своем путевом дневнике Эрнесто дает волю своим чувствам, написав рассказ, который будет опубликован в журнале «Европа» под названием «Убитый щенок».

Принимая во внимание трудные условия путешествия по Сьерра-Маэстре, это был славный денек. По Агуа Ревес, одной из наиболее труднопроходимых горных долин бассейна реки Туркино, мы осторожно шли вслед за отрядом Санчеса Москеры; этот законченный убийца оставлял после себя след смерти и пожаров по всему району. По пути своего следования отряд Санчеса Москеры неизбежно вынужден был начать подъем по одному из двух или трех проходов, туда, где должен был находиться Камило со своими людьми. Камило Сиенфуэгос с двенадцатью бойцами авангарда спешно выступил, и довольно небольшой отряд должен еще разделиться на три, чтобы остановить колонну из ста с лишним человек. Моя задача заключалась в том, чтобы напасть на Санчеса Москеру с тыла и окружить его. Такова была наша основная цель, окружить его, вот почему, проявляя нетерпение, мы издалека наблюдали, как горели подожженные вражеским отступлением хижины. Мы были далеко, но слышали крики гвардейцев. Не знаю, сколько их было. Наша колонна с трудом продвигалась по склону горы, в то время как враг продвигался в долине. Все было бы хорошо, если бы не наш новый амулет: маленький охотничий щенок нескольких недель от роду. Несмотря на то, что Феликс несколько раз пытался отогнать его в сторону нашего лагеря, где остались повара, щенок продолжал бежать за колонной.

В этой зоне Сьерра-Маэстры очень трудно передвигаться из-за отсутствия тропинок. Мы проходим через плотную стену деревьев, где мертвые деревья наполовину покрыты свежими зарослями и проход особенно труден. Прыгаем между стволами, стараясь не потерять из виду наших нежелательных гостей. Маленькая колонна в молчании, которое требуется в подобных обстоятельствах, чтобы ни одна сломанная ветка не нарушала обычного шума гор. Неожиданно эта тишина потревожена жалобным писком щенка. Он отстал и отчаянно звал нас на помощь в трудном проходе. Кто-то пошел ему помочь, и можно было продолжать движение. Однако, когда мы отдыхали около ручья, а наблюдатель следил за движением вражеского отряда, щенок вновь истошно завопил, он не слышал больше призывов, он отчаянно лаял, боясь, как бы мы его не оставили.

Я помню свой резкий приказ:

— Феликс, эта собака не должна больше лаять. Заставь ее замолчать, возьми себе! Чтобы она не лаяла!

Феликс посмотрел на меня невидяще. Он стоял со щенком среди уставшего отряда, в центре кружка, который мы образовали. Медленно вытащил веревку из своего мешка, обмотал шею собаки и начал постепенно сдавливать. Радостные движения хвоста вдруг стали конвульсивными, затем начали понемногу уменьшаться, сокращаться, в то время как слабый стон вырывался из стиснутой веревкой глотки. Яне знаю, сколько времени все это продолжалось, но нам оно показалось нескончаемо долгим. После последнего вздрагивания щенок прекратил сопротивляться и остался там лежать на ветках.

Мы продолжили наш марш, не заговорив о случившемся. Отряд Санчеса Москеры опережал нас, и скоро мы услышали выстрелы. Мы начали быстро спускаться по склону горы, несмотря на трудности местности, в поисках кратчайшего пути к тылу; мы знали, что Камило начал действия. Мы были еще довольно далеко от последнего дома перед подъемом и продвигались с большими предосторожностями, в каждое мгновение ожидая встретить врага. Стрельба была оживленной, но длилась недолго. Все находились в состоянии напряженного ожидания. Последний дом тоже был покинут: ни единого следа вражеских солдат. Два разведчика поднялись на вершину и спустились доложить:

— Там наверху могила. Мы ее вскрыли и обнаружило тело солдата.

Они принесли документы, которые нашли в карманах его рубашки. Здесь был бой, мертвец — жертва из лагеря противника, но больше мы ничего не узнали.

Уставшие, медленно повернули назад и ночью прибыли к дому, где нас никто не ждал. Это было в районе Мар-Верде, и мы могли немного передохнуть. Быстро поджарили свинину, немного юки. Так же быстро поужинали. Кто-то затянул песню, подыгрывая на гитаре, в домах крестьян было оставлено много чего.

Не знаю, было ли это из-за песни или ночи и расслабленности. Знаю только, что Феликс ел, сидя на земле, бросил кость… Хозяйская собака осторожно подошла и схватила ее. Феликс положил ей руку на голову, собака посмотрела на него. Феликс смотрел ей в глаза, и мы все почувствовали острое ощущение вины. Стояла давящая тишина. Что-то неуловимо вибрировало.