Авраам Шварцбаум - Бамбуковая колыбель

МНОГО ТЫСЯЧ ЛЕТ НАЗАД суббота, предшествовавшая самому первому празднику Песах, проведенного евреями еще в Египте, выпала на десятое число месяца нисана. Она была названа Шабат а-Гадоль , «Великая суббота», ибо в этот день сыны Израиля выполнили свою первую мицву — принесли в жертву ягненка. С этим днем связаны многие величественные и чудесные события еврейской истории.

Одним из них стало рождение нашего третьего сына, пришедшееся на «Великую субботу» 5742 (1982 по европейскому летосчислению) года.

Поскольку он родился за пять дней до Песах, мы немедленно столкнулись с очень серьезной проблемой: восьмой день его жизни, в который ему должно было быть сделано обрезание, приходился на следующую субботу, семнадцатое нисана.

Поскольку в нашем городе моэля не было, его следовало пригласить издалека, причем этот героический человек должен был приехать к нам еще в среду, канун праздника, зрев йом тов , и остаться у нас на три следующих дня — два дня праздника ( йом тов ) и субботу. Трудно было представить, что найдется религиозный еврей, который согласится провести три первых дня праздника Песах, в том числе и оба седера , вдали от своей семьи!

Во вторник вечером, привезя Барбару из больницы домой, я тотчас позвонил рабби Нафтали Мандельбауму, который преподавал в Талмуд Тора «Шаарей а-Плейта» в Балтиморе, чтобы посоветоваться с ним о создавшемся положении. Хотя наше знакомство с Мандельбаумами было не очень давним (мы впервые побывали у них на Хануке после возвращения из Израиля), я почему-то был уверен, что он сумеет мне помочь.

Я объяснил, в чем дело, и, к моему изумлению, рабби Мандельбаум тотчас, без малейшего раздумья, пригласил нас попросту приехать на весь праздник Песах к нему в Балтимор.

«Вам совершенно не о чем беспокоиться, — заверил он меня, — седеры мы проведем у нас дома, а о брите в следующую субботу я позабочусь заранее.»

В среду мы все втиснулись в нашу маленькую машину — Двора рядом со мной, Барбара с остальными детьми и новорожденным на заднем сиденье — и отправились в Балтимор. К Мандельбаумам мы прибыли в третьем часу пополудни. Госпожа Мандельбаум, кстати, ожидавшая в это время своего седьмого ребенка, приняла нас как своих, так что мы сразу же почувствовали себя, как дома, — как будто это в порядке вещей, когда на голову, да еще в самый канун Песах, сваливаются двое взрослых с тремя маленькими детьми и новорожденным младенцем на руках, предупредив о приезде всего за день!

В пятницу вечером мы справили двойной шалом захар . «Виновниками» торжества были наш сын и новорожденный мальчик из семьи Перкальс, соседей Мандельбаумов.

На следующий день на, опять-таки, двойной брит , к нам в гости пришел, казалось, весь город. Сандаком был рабби Хей-неман, глава ешивы «Агудат Исраэль» , а моэлем — рабби Моше Раппопорт.

В субботу семнадцатого нисана 5742 года наш третий сын, Шмуэль Нафтали Шварцбаум, вошел в завет нашего праотца Авраама.

Утром в воскресенье, несчетное количество раз поблагодарив супругов Мандельбаум за все, что они для нас сделали, мы уехали домой.

Гостеприимство, оказанное нам балтиморской общиной, произвело на нас глубочайшее впечатление. Оно послужило еще одним веским аргументом в пользу уже принятого нами решения — переехать в Балтимор как можно скорее. Это было самое подходящее место для воспитания наших детей. Здесь они могли найти подходящую школу и множество друзей.

Впрочем, наш Шмуэль Нафтали уже обрел в Балтиморе одного верного друга в лице мальчика из семьи Перкальс.

Дома, просматривая накопившуюся за время нашего отсутствия почту, я обнаружил среди множества счетов, рекламных проспектов и личных писем конверт, на котором стоял обратный адрес Американской Сионистской Федерации. Я бросил его на стол, мысленно решив открыть при первой возможности, и поспешил на помощь Барбаре, которая возилась с детьми, раскапризничавшимися после долгой дороги.

Первую свободную минутку я улучил только поздно ночью, уже в двенадцатом часу. Я вскрыл письмо и, не веря собственным глазам, прочитал:

«Несколько лет назад университет штата Нью-Йорк открыл свое отделение в Иерусалиме. На днях мы получили извещение от израильского министерства абсорбции и центра помощи иммигрантам-ученым, в котором сообщается, что они готовы оплатить ставку преподавателя в Иерусалимском отделении, при условии, что соответствующий кандидат согласится иммигрировать в Израиль.»

Я читал и перечитывал эти слова, ошеломленный тем, что решение всех наших проблем в буквальном смысле слова само свалилось нам в руки. Барбара, не раздумывая, согласилась, что это идеальный для нас вариант. Не откладывая в долгий ящик, я тут же сел писать заявление с просьбой утвердить меня в предлагаемой должности.

«Поистине странно, — сказал я, отрываясь от своего заявления. — Когда я разговаривал с чиновниками министерства в Иерусалиме, они ни словом не обмолвились о такой возможности. Но стоило нам вернуться в Америку, как какой-то знакомый знакомого назвал мое имя и вот — Федерация присылает мне приглашение!»

«Ну, во-первых, случайно ничто не происходит, — возразила Барбара. — Знакомый твоего знакомого просто знал о нашем желании переехать в Израиль. А, во-вторых, я думаю, что нам для того и пришлось покинуть Израиль, чтобы понять, как важно туда вернуться.»

С этого момента события стали развиваться безостановочно и стремительно. Вскоре меня пригласили на собеседование в Нью-Йорк. А месяц спустя я получил официальное предложение занять со следующего весеннего семестра должность преподавателя в Иерусалимском отделении университета штата Нью-Йорк.

И вот 18 января 1983 года, почти через год после нашего отъезда из Эрец Исраэль, мы снова приземлились в аэропорту имени Бен-Гуриона. Однако на этот раз мы уже были не временными гостями, а законными, полноправными иммигрантами.

Взволнованные ожиданием неведомого, мы заполнили надлежащие анкеты, с гордостью указав, что меняем свои имена на «Авраам» и «Рахель».

Мы поменяли не только место жительства, но и «среду обитания»: вместо трехэтажного особняка с шестью спальнями, в котором мы жили в Соединенных Штатах, нас ждала двухкомнатная квартира в центре абсорбции Гило, на южной окраине Иерусалима. Но это нас не смущало: сердца наши пели от радости.

В ТУ ЗИМУ, КОГДА МЫ СТАЛИ, наконец, израильтянами, Дворе оставалось до бат-мицвы меньше года. Нам с Рахелью всегда казалось, что для Дворы эта знаменательная веха еще важнее, чем для других еврейских девочек ее возраста. Она прошла гиюр , когда ей было всего четыре года, и смешно было ожидать, что в таком возрасте она могла принять сознательное решение, быть или не быть еврейкой.