Анри Перрюшо - Сезанн

«Ничего нельзя сделать из ничего, ничто нельзя превратить в ничто» (латин.).

Марсель Прованс, Проспект Мирабо.

Речь идет о «Сент-Виктуар с большой сосной» из коллекции института Курто в Лондоне.

Письмо Нума Коста к Золя, апрель 1896 года.

Это имя выдающегося трибуна Франции было присвоено проспекту в 1876 году.

Один из них был Луи Бертран. Сезанн учился с ним в предпоследнем классе коллежа.

Иоахим Гаске родился в Эксе 31 марта 1873 года.

Все цитаты этого отрывка, разумеется, принадлежат Иоахиму Гаске.

Приблизительно в это же время Золя опубликовал новую и последнюю статью о живописи. Посетив салоны этого года, он с удивлением отмечает в «Фигаро» 2 мая 1896 года, что в данное время господствуют светлые тона импрессионистов. Золя с грустью думает о кампании, которую вел тридцать лет назад, выступая в «Эвенман» в защиту этой живописи: «Я очнулся, и меня охватила дрожь Неужели за это я сражался? За эту живопись светлых тонов, за эти пятна и оттенки, за это разложение света? Господи, не спятил ли я? Ведь это уродливо, это вызывает во мне чувство ужаса! О суетность споров, бесполезность формулировок и школ! И я покинул два Салона этого года, с тоскою спрашивая себя: неужели моя прежняя точка зрения была неверна? Нет, я выполнил свой долг. Я участвовал в достойной битве. Мне было в ту пору 26 лет, и я шагал в ногу с молодыми и дерзающими. То, что я защищал тогда, я буду защищать и впредь, ибо то был лозунг времени, знамя, которое следовало водрузить на территории врага. Мы были правы, но только потому, что нас переполняли вера и энтузиазм. И хотя мы мало сделали во имя истины, она, эта истина, сегодня достигнута. Если проторенная дорога стала повседневной, то только благодаря тому, что мы эту дорогу расширили, чтобы по ней могло зашагать искусство сегодняшнего дня».

Любопытное высказывание, не без двусмысленности, в котором Золя одновременно и радуется и сетует. Мимоходом он поговорил о Сезанне, об этом «большом, не имевшем успеха художнике... гениальные стороны которого только сейчас отмечены». По меткому выражению Жеффруа, статья Золя представляла собой «нечто вроде победных фанфар, звучащих как похоронный марш».

В воспоминаниях Воллара нет Итурино. В них Воллар говорит, и это естественно, только о своих удачах.

Реакция Жерома и его друзей была расценена по-разному, Тьебо-Сиссон в статье, упомянутой выше, писал: «Хочет ли она (академия) того или не хочет, искусство импрессионистов есть искусство, возникновение которого имело свой смысл и, что бы ни говорили, дало нам шедевры. Если иное полотно или иной художник и может вызвать возражение, то своевременность дерзаний импрессионистов не вызывает сомнений. Можно даже утверждать, что эти попытки оказали услугу, причем в гораздо большей мере тем, кто их не принял, нежели их сторонникам. Скольким людям эти дерзания импрессионистов просветлили палитру, прояснили цвет, обострили или сделали более тонким их видение мира. Да, возможно, это переходное искусство, но ни в коем случае нельзя сказать, что оно не заслуживает внимания. Следовательно, государство уж только потому, что это искусство существует, обязано предоставить ему такие же права, как и официально признанному искусству, находящемуся под защитой академии. Ходатайство восемнадцати членов Школы изящных искусств будет бесполезно. Оно может позабавить равнодушных, заставить усмехнуться скептиков, а недоброжелатели не преминут отметить, что этот протест мог бы скорее исходить не от людей искусства, чьи идеалы задеты, а от торговцев, которых успехи соперничающей фирмы приводят в отчаяние. Я уверен в том, что недоброжелатели окажутся не правы, но насмешники будут им вторить, а протестующие, безусловно, просчитаются». Марсиаль Кайботт, со своей стороны, не воспринимал положение дел, каким оно было в 1895 году, как окончательное и бесповоротное. Он надеялся, что со временем государство пересмотрит свое решение и примет отвергнутые полотна. В течение доброго десятка лет, до 1908 года, Марсиаль Кайботт пытался преодолеть враждебность официальных инстанций. Но все его хлопоты потерпели неудачу.

Эдмон Жалу, Литературные сезоны.

Эдмон Жалу, Дымки в деревне.

Гаске.

Полотно Пуссена.

Гаске.

Гаске.

Анри-Модест Понтье сдержал слово. Он умер в 1926 году.

«Однажды, – сообщает Жан Руайер, – я в сопровождении молодого Сезанна пришел к его отцу... Художник был вне себя. „...Эта собака уже целый час лает! – крикнул он, завидев нас. – Я вынужден все бросить...“

29 января 1899 года.

Этими непомерными требованиями Сезанна можно объяснить, почему так часто люди на портретах его кисти сидят, опершись, и почему во взгляде у многих сквозят усталость, отупение.

Как не привести здесь слова Валери: «Работа никогда не бывает закончена... она бывает прекращена».

Цена на полотна Сезанна со времен аукциона Танги, то есть спустя пять лет, увеличилась в десять раз.

Воллар, которого всегда привлекает забавная сторона вещей, сообщает о том, что сказал ему Камондо насчет «Дома повешенного»: «Ну что ж, я купил картину, еще не всеми принятую. Но я себя обеспечил – у меня есть личное письмо Клода Моне, который честным словом заверил меня, что этому полотну предстоит стать знаменитым. Если в один прекрасный день Вы посетите меня, я покажу Вам это письмо. Оно хранится в маленьком конверте, прикрепленном к обратной стороне картины, на тот случай, если недоброжелатели вздумали бы поиздеваться надо мной в связи с этой покупкой».

Говорят, будто сын барона Дени Кошена сказал отцу: «Папа, взгляни, вон Сезанн». – «Откуда ты знаешь, что этот художник Сезанн?» – «Но, папа, ведь он пишет по-сезанновски». Многие авторы повторяют этот анекдот. „Se non e vero..." («Если неправда, [то хорошо придумано]»).