Давид Самойлов - Перебирая наши даты

Заболоцкий знал и готовился заранее. Готовился так, как все люди, которые свой способ жить называют: работа.

Один старый плотник, настоящий мастер, сказал мне: «Вот дострою этот дом и помру». И Заболоцкий достраивал свой дом. Собрал все стихи в большой том и все, что ему было не нужно, все, что казалось ему лишним, отбросил. Достраивал дом и готов был умереть.

Я думаю, что живые в этом вопросе не должны полностью считаться с поэтом. Когда он умер, нужно издавать все, что осталось. Насколько меньше было бы Пушкина, если бы пропали для нас его заметки, строки, неоконченные стихи — все, что осталось помимо «достроенного дома».

Но достоинство поэта в том и заключается, что он желает оставить дом достроенным, таким, как он его задумал сам. А потомки из оставшегося материала пусть построят еще один дом или пристройку. И поэт в целом есть эти два дома. А вот Блок построил один дом. И на этот дом ушло все. И ни на что больше не осталось. Это редкий поэт — Блок, поэт, который о себе знал все.

Заболоцкий умер той же осенью. Мне позвонила Агнесса и сказала, что Заболоцкий умер. Мы тут же поехали к нему.

Он лежал еще без гроба, на столе. И лицо было важное, белое и спокойное. Опять — римлянин. И потому, что прикрыт он был простыней, как тогой, уже вовсе не осталось Павла Ивановича и Каренина. Было важное, серьезное, скульптурное.

И маленькая женщина, большеглазая и не плачущая, — вот на кого была похожа дочь, — маленькая женщина, его жена, сидела в уголочке и не знала, куда деть руки.

Так мне это запомнилось, что главное для нее — незнание, куда деть руки. Рассказывала, что он пошел в ванну побриться. И упал. И умер через десять минут.

Пришел Слуцкий и привел трех скульпторов. Они сразу заполнили комнату делом — готовились снять маску.

На похоронах было много народу. Не так много, как на «знатных» похоронах. Но много. И все было как следует — большой зал, и музыка, и речи, и почетный караул. Я в почетный караул не встал. Потому что казалось, что он попал в какие‑то чужие руки и не может встать и, забрав портфель, уйти. А должен лежать и слушать речи.

Впрочем, один человек говорил хорошо. Это был Вадим Шефнер. А потом попросили, чтобы все посторонние вышли из зала и остались одни близкие.

Я подождал, пока вынесли тело и погрузились в машины, на кладбище не поехал. Мне казалось, что это уже ему не нужно, вернее, не нужно было раньше, когда он умирал и когда думал об этом. И поэтому долг мой исполнен.

Пятнадцать лет, прошедшие со смерти Сталина, составляют переходный период нашей истории. Он начался 5 марта 1953 года и продолжался 15 лет — до августа 68–го. Редкие периоды истории можно датировать с такой точностью, тем более что минувшие полтора десятилетия лишены внешнего драматизма и вершинных точек — не было больших войн, громких революций, не появились новые пророки и гении в политике, науке и искусстве, не возникли мощные идейные движения. Это был период, малых исторических драм, дворцовых переворотов, подспудных нравственных движений. Драматизм его — внутренний. И тем не менее значение этого периода для будущей нашей истории огромно. В нем переживали утробное развитие новые герои и новые идеи.

Наследникам Сталина досталась мощная империя, столпами которой были сила, единство и страх. Она простиралась от Южно — Китайского моря до Эльбы. У Советской империи была крепкая опора в послушных компартиях Франции, Италии, азиатских стран, Латинской Америки. Эти партии преданно обслуживали внешнюю политику русской державы. У нее были многочисленные союзники среди западной интеллигенции, ибо свеж еще был в памяти подвиг наших народов в борьбе с гитлеризмом и мало было известно о подлинной духовной жизни внутри страны. Как‑никак — Сталин был масштабной фигурой, соответствующей размаху событий, недавно закончившихся.

Сталин был порождением среды, пришедшей к власти в ходе русской революции, среды, на которую неминуемо должна была опереться малочисленная революционная партия, захватившая власть. Это была аморфная среда российского мелкого буржуа, разоренного войной мужика, обнищавшего мастерового, всегда ожидавших выскочить в люди городского мещанина и полуинтеллигента. Эти пестрые общественные силы дореволюционной России сплачивались и переплавлялись в некое социальное единство, усваивая революционную фразеологию и террористические методы революционной партии. Представители этого, пошедшего на переплавку, социального слоя готовы были пережить много лишений, пролить море крови, пожертвовать всеми культурными ценностями России, лишь бы получить власть. Они стремились к власти и добились ее, хотя спервоначала власть была абстрактным понятием, — добились, чувствуя инстинктом, что только власть сулит им владение огромными материальными ценностями страны.

Социальный слой, формировавшийся в 20–е годы как правящая сила страны, впоследствии получил множество названий. Его называли партийной бюрократией, средним слоем, новым классом. Все эти названия по — разному пригодны.

Академик Сахаров оценивает численность этого слоя около 5 % населения, отмечая, что они «являются в той же мере привилегированными, как аналогичная группировка в США».

5%— это 10–12 миллионов хорошо организованных, сплоченных людей. И их достаточно, чтобы сформировать полицию, армию, аппарат власти. «Мы должны признать, что не имеется качественной разницы в структуре общества по признаку распределение — потребление».

Порождением нового класса и был Сталин. Он нужен был этому классу для окончательного утверждения власти, для выработки методов ее, для формирования аппарата и идеологии, для осуществления политики. Субъективно для представителей среднего слоя Сталин стал символом веры, непререкаемым авторитетом, полубожественным мистическим источником благодати, монументом мощи и торжества. В Сталине стопроцентно символизировался политический и нравственный идеал среднего слоя.

Сперва кажется странным, что начальные шаги наследников Сталина сделаны были в сторону ниспровержения его авторитета. Но это странно только на первый взгляд.

В империи Сталина были недостатки даже с точки зрения правящего слоя. Маразматическое состояние Сталина в последние годы его правления нанесло ряд чувствительных ударов по его престижу и по самой империи.

Естественно, что узкая группа лиц, пришедших к власти после смерти вождя, хотела улучшить структуру империи, избавить ее от одного из столпов — страха, ибо страх при всей его скрепляющей функции испробовали и они. Естественно, что психологически им надо было развенчать причину этого страха, его носителя, — внутренне расковаться, чтобы иметь возможность с большей или меньшей объективностью оценивать ситуацию. Забегая вперед, заметим, что сила и единство оказались в тесной связи со страхом. Подрывая основы страха, новые руководители России нарушали фундамент триады. Но тогда они об этом не думали.