Давид Самойлов - Перебирая наши даты

Административный метод, единственный, которым пользовался Хрущев, и был «борьбой формы». Реформы Хрущева были формами, а не содержанием. Он управлял лишь формальной стороной развития. Содержание развивалось помимо него и было неуправляемым.

Одним из примеров «борьбы формы» можно назвать организацию совнархозов, которые ничего не дали для решения назревших экономических проблем. Демократизация управления производством оказалась формой, проформой.

В эту пору наиболее поверхностным и, как казалось Хрущеву, не понимавшему подлинного процесса, наиболее опасным для него явлением в искусстве был «бунт формы», начатый новым поколением. По существу, «революционеры формы» были чрезвычайно близки хрущевизму, наиболее полно выражали его суть и исторический смысл. Даже сама йх непонятность знаменательна.

Хрущев уже неоднократно отвергал формулы, хорошо выражавшие форму его времени: «оттепель», «искренность». Он не привык к откровенности. По его понятиям, форма, фразеология играла слишком большую роль. Он начал яростно подавлять «бунт формы», придавая ему тем самым некое содержательное значение. «Бунт формы» приобретал содержание, становился элементом общественной борьбы (абстракционизм, музыка, форма одежды).

Не надо думать, что поколение, пришедшее в искусство десять лет тому назад, пришло с готовой тактикой и с готовыми идеями, что деятельность его с самого начала протекала сознательно. Как и для каждого поколения, самооценка и подлинная историческая функция не совпали. Этому поколению нельзя отказать ни в искренности, ни в энергии, ни в таланте, ни в энтузиазме. Оно не пришло с готовыми идеями только потому, что идеи еще не были готовы. Оно толком не знало, какое варево получится из того, что они заварили.

Хрущевизм был политикой переходного времени, евтушенковщина — его искусством.

От значения Евтушенко и его ровесников в современной литературе и самосознании нельзя скептически отмахнуться. Было бы глупо всерьез исследовать эстетику Евтушенко или пытаться изложить его философскую систему. Однако исследование идей и намерений его круга, его влияния на читателей, его вкусов и пристрастий может много дать для понимания физиологии нашего общества предыдущего периода.

Евтушенко — наиболее характерная фигура того времени. Он среднее арифметическое искусства. Он, если угодно, целый тип человека. Если сами по себе Плюшкин или Собакевич не представляют интереса, то в системе общества они представляют первостепенный интерес. То же и Евтушенко. Его можно употреблять как имя условное, как название явления и типа.

Но он существует также и как реальный деятель, и как поэт.

Говорить о нем как о типе легче, ибо он довольно полно представляет явление жизни. А индивидуальные черты его как бы расплываются и не складываются в личность. Видимо, возможен яркий тип, который не является яркой личностью.

Евтушенко — поэт массовый. Он легко возбудим и способен улавливать и запечатлевать в хлестких формулах токи общественного возбуждения, массового настроения, мысли, растворенные в атмосфере. К этому важному свойству присоединяется его артистизм, актерское обаяние и умение передавать свое возбуждение почти любой аудитории.

Он не умеет, а может быть, и не стремится познать истину в целом, ибо истинным ему кажется только его состояние. Но какие‑то части истины, проблески в туманах времени доступны и ему. И свои частные прозрения он переживает остро, с заразительной эмоциональностью. Эмоциональность Евтушенко сродни инфантилизму. Он, как дитя, путает причину со следствием. Как дитя, склонен к быстрой смене настроений. Но вместе с тем в действиях и стихах его если и есть испорченность, то нет умысла, нет сознательного стремления совершить зло, свойственного развращенному уму взрослого.

Заразительный стих Евтушенко почти всегда лишен чувства композиции, высшего свойства зрелой поэзии, ибо весь он как характер и как поэт «не готов», не завершен.

Остросовременным делает Евтушенко его «чувство системы» и его принадлежности к ней. Ему кажется, что он принадлежит современности, потому что изображает ее предметный мир, выражает ее конфликты, воплощает ее вкусы. На самом деле он принадлежит всего лишь системе, выражает и отражает ее, ибо не способен постичь истинный смысл современного движения, глубину конфликтов и разнобой вкусов.

Но принадлежа системе, он принадлежит к наименее отмершей ее части, к той части, из которой может отпочковаться нечто другое. Он и Хрущев стоят на разных полюсах системы и, одинаково к ней привязанные, по — разному ее выражают, лишь изредка сходясь, как две крайности. Политический выразитель системы не мог понять поэтического ее выразителя.

Главная черта сходства Хрущева и Евтушенко состоит в том, что оба они романтики. Они оба формулируют ретроспективный идеал (Хрущев — «возврат», Евтушенко — романтику гражданской войны и первых лет революции). Но идеал этот в обоих случаях — отговорка. Роднит их идеалистическое представление о возможности исправить систему и превратить ее (по Хрущеву) в патриархально — административный рай или (по Евтушенко) в салон современного вкуса. Тут‑то, в вопросах вкуса, в вопросах формы они не могут понять друг друга.

Как более молодой, Евтушенко стремится не только узнать истину о мире в тех пределах, в каких способен, но и стремится утвердить новые, современные формы жизни, утвердить современный вкус.

Положительные идеи рождаются медленнее и труднее, чем вкусы. И в наше время вкус нового поколения формируется раньше, чем идеи. В некоторые времена вкусы заменяют идеи и, может быть, стимулирую! их рождение.

Евтушенко, не сформулировав нового содержания, явился одним из самых эмоциональных проповедников нового вкуса и много сделал для его утверждения. Как проповедник нового вкуса он привлек к себе внимание и любовь целого поколения молодежи, стал его знаменем и чем‑то вроде идеолога.

Хрущев всерьез принял борьбу вкусов за борьбу идей. Стойт вспомнить смехотворную кампанию борьбы с узкими брюками и пестрыми рубахами, которыми всерьез занималась наша идеологическая пропаганда. Пропаганда дискредитированного в глазах общества официального вкуса вызвала ответную реакцию. Молодежь стала бороться за свой вкус.

Начался «бунт формы», одним из лидеров которого стал Евтушенко. Спор шел о формах. Хрущев полагал, что следует вернуть старые формы, он с трудом вспоминал обрывки доморощенных стихов, застрявших в его памяти. Молодые, находясь еще в самом начале пробуждения сознания, едва оправившись от тяжести сброшенных предрассудков, хотели хотя бы новых форм жизни и искусства, чтобы хотя бы физически ощутить новую общественную атмосферу. Хрущев не понял, что новые формы могут прикрыть внутреннюю бессодержательность хрущевизма. Он объявил идейную борьбу новому поколению.