Милош Форман - Круговорот

— Ладно, я именно так и отвечу, — отрезал Гомола.

Я боялся даже подумать о надвигающейся катастрофе. Впрочем, на это уже не оставалось времени.

В студии, с включенным красным светом, я задал свой первый вопрос товарищу Гомоле. При этом я, как всегда, сделал вид, что только что придумал этот вопрос. Не успел я «развить до конца» свою мысль, как Гомола вытащил письмо из кармана, быстро прочел заготовленный ответ, сложил листок и спрятал его обратно.

Я не знал, как быть. Я уставился на него. Наконец я поступил так, как обычно: я сделал вид, что просто обдумываю новый вопрос. Гомола долго рылся в нагрудном кармане и в конце концов прочел другой отлично сформулированный ответ на мою «затянувшуюся» импровизацию. Остальное интервью проходило точно так же, это был настоящий дадаизм.

На следующее утро меня вызвали «наверх», и целая комната начальников орала на меня. Они обвиняли меня в том, что я выставил Партию и ее руководство в смешном свете, и назвали меня «реакционной свиньей». Однако меня не уволили, и я по-прежнему рассчитывал сделать карьеру спортивного обозревателя. Прошел год, и мне наконец велели вести репортаж о хоккейном матче со стадиона Стванице. По дороге туда я делал упражнения для голоса. Меня приветствовал знаменитый комментатор Стано Мах, чьи темпераментные, стремительные описания соревнований далеко превосходили все, что творилось на ледяной арене.

Я записал пять минут комментария. Я выложился как мог, но меня так больше и не пригласили в спортивный отдел.

В начале 50-х годов знатоки партийной эстетики мучительно бились над животрепещущей проблемой. Где, спрашивали они, где в нашем процветающем обществе, созидающем коммунизм, найдут наши писатели драматические конфликты? В условиях капитализма, с его непрекращающейся борьбой между хорошим и плохим, таких конфликтов было в избытке, но теперь искать их становилось все труднее.

Многочисленные литературные симпозиумы, посвященные этому сложному вопросу, зашли в тупик. Наконец товарищ Жданов, один из ведущих философов партии, нашел ответ. Социалистические реалисты, заявил он, должны отныне писать о конфликте между хорошим и лучшим.

Я решил претворить в жизнь идею Жданова, написав комедию под названием «Предоставьте это мне». Идея сюжета принадлежала не мне, а речь должна была идти о чересчур рьяном товарище, который берет на себя слишком многое в попытке сделать доброе дело для Партии. Он хочет сделать это от чистого сердца, но физически не может справиться со всеми работами и заданиями, за которые добровольно берется, и это приводит к различным комическим ситуациям и неприятностям. В конце концов товарищу удается излечиться от своих заблуждений, и он начинает соизмерять свое рвение с уровнем своих сил, увы, всего лишь сил простого человека.

Сейчас мне не хотелось бы перечитывать этот сценарий, но я очень рад, что написал его, потому что он дал мне счастье совместной работы с Мартином Фричем.

Все началось с моей встречи с Яной Нововой, дочерью одного из самых блестящих актеров в истории чешского кино. Та элегантность, с которой Олдржих Новый отбрасывал фалды фрака, повергала женщин поколения моих матери и бабушки в столбняк, поэтому мне захотелось увидеть, что представляет собой этот человек в жизни, и Яна познакомила меня со своей семьей.

Пан Новый оказался вежливым, сдержанным господином, но его добродушная жена решила, что я — кандидат в зятья. Я не стал разочаровывать ее, хотя мы с Яной были просто добрыми друзьями. Подготавливая меня к занятию столь заманчивого положения, пани Новова повела меня к легендарному режиссеру Мартину Фричу. По дороге она сказала, что у нее есть замысел потрясающего сценария.

Долгая карьера Мартина Фрича началась между двумя войнами. Он снял несколько прекрасных фильмов, которые не принесли ему денег, а потом заработал деньги на каких-то коммерческих поделках, и все это время он страшно много пил. Во время войны Фрич продолжал пить и снимать кино. Когда война закончилась, режим опять изменился, но Фрич по-прежнему занимал режиссерское кресло. Когда у него начинались съемки, он первым делом отправлял своего помощника в винный магазин. Как правило, тот должен был принести четыре бутылки красного вина, ящик пива и две бутылки водки.

Фрич угощал каждого, кто появлялся на съемочной площадке, а все, что оставалось, выпивал сам. Трудно сказать, пьянел он при этом или нет, но часам к трем дня он обычно делал первую ошибку. Иногда он забывал сказать «Стоп», и актеры начинали сбиваться и путать текст, и им приходилось импровизировать всякую бессмыслицу, пока он не замечал происходящего. Тогда он вставал и хлопал в ладоши.

— Всем спокойной ночи, — говорил он.

Его группы любили его, потому что он всегда знал, чего хотел добиться, так что они рано возвращались домой, а картины сдавались точно по графику.

Потом пришла революция, и все изменилось: выпивка, винные магазины, помощники и даже деньги, но Фрич каким-то образом сумел удержаться на плаву, хотя больше и не мог пить. Врачи предупредили его, что каждая выпивка может стать для него последней, а здоровье его ухудшалось так быстро, что он послушался.

К 1954 году, когда я познакомился с ним, Фрич уже снял более шестидесяти фильмов при трех совершенно разных режимах и по-прежнему искал новые темы для работы. В такое время я и пришел к нему. Будучи новоиспеченным сценаристом — выпускником Киношколы, я обладал необходимыми навыками, чтобы воплотить на бумаге идею пани Нововой.

Фрич несколько минут поговорил со мной о фильмах, которые мне нравились.

— Хорошо, — вдруг сказал он, — так вы хотели бы написать этот сценарий?

— О да! Да! — сказал я.

— Отлично, можете прийти в понедельник утром?

— Конечно.

— Если получится, попробуйте написать за это время первую сцену, чтобы у нас было о чем поговорить.

В понедельник утром я ехал в автобусе в пражский пригород с первой сценой в блокноте. Фрич жил один в большой вилле среди высоких елей.

Наше сотрудничество носило какой-то обрывочный и загадочный характер. Каждое утро я читал Фричу то, что написал накануне, обычно одну сцену. Он молча слушал. Я заканчивал чтение и закрывал блокнот. Фрич не делал ни замечаний, ни предложений. Создавалось впечатление, что он думал о чем-то своем.

— Ну так что будет дальше? — спрашивал он в конце концов.

Я рассказывал ему, о чем я собирался писать на следующий день. Фрич выслушивал меня так же молча, ничего не предлагая и ничего не критикуя. «Только не затягивайте» — вот и все, что он советовал мне. Я уходил и писал следующую сцену, стараясь быть как можно более кратким.