Милош Форман - Круговорот

Когда прошел первый шок, я почти что восхищался Михайловым. В любом случае делать нам было нечего. Просто в условиях коммунизма в шоу-бизнесе произошли неизбежные изменения.

Я всегда знал, что не на всю жизнь останусь в команде Радока, ведь я хотел стать самостоятельным режиссером-постановщиком. Даже когда я просто помогал Радоку и учился у него на постановке первого «Волшебного фонаря», я не прерывал свои связи с киноиндустрией и написал сценарий вместе с Иозефом Шкворецким.

Шкворецкий вырос в Находе и описал городок в своих романах, но он был на несколько лет старше меня, и во время войны нам не пришлось встретиться. Я познакомился с ним, когда он уже стал известным писателем, автором романа «Трусы». В этой прекрасной книге речь идет о жизни подростка — поклонника джаза в последние дни войны, а реалистическое описание русских солдат привело в ярость коммунистических руководителей культуры. Книгу быстро запретили, но Шкворецкому повезло — запрет не коснулся его остальных произведений, поэтому мы смогли приступить к созданию сценария по одной из его новелл. Она называлась «Маленькая джазовая серенада» и описывала приключения джаз-банда во время войны.

Закончив сценарий, мы представили его в «Баррандов» под оптимистическим названием «Джаз-банд победил»; в тактических целях был добавлен подзаголовок «Антифашистская музыкальная комедия», но это нам не помогло. Баррандовские специалисты по сценариям не сочли наше творение достаточно прогрессивным.

Мы с Иозефом были еще молоды и наивны, и нам не хотелось верить, что специалистам нельзя угодить. Мы переписали сценарий. В соответствии с высказанными пожеланиями мы превратили джаз-банд в симфонический оркестр, а позже он стал уже духовым. Но чем больше изменений мы вносили, тем больше их требовали на «Баррандове».

Вскоре музыканты вообще исчезли из сценария, и мы стали сочинять фильм о войне. Потом на каком-то обсуждении кто-то проницательно заметил, что непонятно, почему сценарий называется «Джаз-банд победил», если никакого джаз-банда нет и в помине, и почему это называется музыкальной комедией, когда на самом деле это самая настоящая трагедия. Тогда мы повели себя умнее и стали понемногу вставлять первоначальные эпизоды. На новом обсуждении оказалось, что эти эпизоды совсем не раздражают специалистов. Они попросту забыли и про них, и про свои замечания.

К тому времени когда проект был принят к производству, нам почти что удалось вернуться к первоначальному варианту сценария. Я должен был стать постановщиком фильма в творческом объединении Шебора−Бора и жаждал воспользоваться предоставившимся шансом, когда внезапно нам сообщили, что весь проект забраковали. Решение пришло из инстанций, которые не привыкли давать объяснение своим поступкам, и мне пришлось долго докапываться до-причин происшедшего.

Партийный лидер, президент Антонин Новотный, много слушал радио и однажды узнал из программы новостей, что на киностудии «Баррандов» готовится экранизация небольшого рассказа Иозефа Шкворецкого. Это имя насторожило его, Новотный вспомнил о «Трусах» и взбеленился. Он решил, что кто-то осмеливается противоречить его распоряжениям и собирается снимать фильм по запрещенному произведению. Немедленно был отдан приказ о прекращении работ по нашему проекту.

Мой «источник информации» уверял, что Новотный просто перепутал два разных произведения Шкворецкого, и я решил сделать все возможное, чтобы положить конец этому недоразумению. В отличие от первого романа наш рассказ был официально напечатан, и никаких «идеологических» возражений против него не выдвигалось, что давало мне хорошие аргументы. Мне удалось пробиться через несколько кабинетов к чиновнику отдела культуры компартии. Этот мрачный товарищ считался очень влиятельной фигурой, но меня поразило, что он был относительно здравомыслящим коммунистом. Он выслушал меня с определенной симпатией, а потом окончательно похоронил мой проект, сделав при этом замечание, которое одно может сказать о природе нашего бесклассового общества больше, чем многие книжные тома:

— Товарищ Форман, позвольте дать вам маленький дружеский совет. Забудьте обо всем этом деле и продолжайте работать. Может быть, все ваши выводы совершенно верны, вы очень убедительны. Но поверьте, даже если вы правы на все сто процентов, никто никогда не пойдет и не скажет товарищу президенту, что он не прав.

Каждый человек накапливает за свою жизнь какие-то случайные наблюдения и незначительные выводы, не зная, сможет ли он когда-нибудь ими воспользоваться. Большинство из них так и остаются невостребованными, но сплошь и рядом бывает так, что вы можете лучше разобраться в новой ситуации, вспомнив о чем-то, что запало вам в голову много лет назад. В конце пятидесятых годов в клинике «Катержинки», в которой было большое психиатрическое отделение, я открыл для себя всю банальность сумасшествия. Я не обращался к этим впечатлениям до 1975 года, когда снимал в Сейлеме, штат Орегон, «Пролетая над гнездом кукушки».

Я всегда был ипохондриком, потому что, оглядываясь сейчас на свою жизнь, я вижу в ней только череду потрясающих удач и жду, когда настанет время расплачиваться за них. Если я узнаю из выпуска новостей о новом заболевании или эпидемии, я всегда думаю: «Ага! Этим и кончится!» Сразу же после этого я должен обзавестись учебником с описанием симптомов этой болезни.

В конце пятидесятых годов самым модным нездоровьем в Чехословакии было нервное истощение, потому что чувствительные люди, у которых были нелады с госбезопасностью, пользовались этим диагнозом, чтобы избежать преследований. Нервное истощение снимало с вас ответственность за ваши поступки. В то время все в моей жизни шло не так. Я разрушил собственный брак, меня выгнали с работы, я не мог снимать кино. Впервые в жизни я чувствовал себя проигравшим, и мое нервное состояние заставило меня искать помощи в «Катержинках». У меня были знакомые в этой клинике, поэтому в течение месяца я приходил туда раз в неделю и мне вводили в вену какое-то очень успокаивающее снадобье. Может быть, это был просто валиум, но я чувствовал себя отлично.

В «Катержинках» не было отдельных палат, поэтому я приходил, переодевался в больничный халат и ложился на одну из сорока коек, впихнутых в одну комнату. Медсестра втыкала мне в руку иглу, по прозрачным трубочкам в меня текло лекарство, а я лежал и наблюдал за больными.

Это наблюдение за психиатрическим отделением быстро изменило мое театральное представление о душевнобольных, которое я составил по фильмам. Я думал, что сумасшедшие совершают разные странные поступки, но на самом деле они старались быть совершенно нормальными. Просто у них это почему-то не получалось. Банальность повседневной жизни распространяется и на сумасшествие. Однажды я лежал, прикованный к прибору для внутривенных инъекций в глубине палаты, когда с одной из соседних коек поднялся молодой человек. Это был крепкого сложения парень лет двадцати пяти, с располагающей улыбкой. Он был одет в клетчатый банный халат поверх полосатой пижамы, но при этом его грязноватые волосы были зачесаны назад с определенным шиком.