Валерий Шубинский - Владислав Ходасевич. Чающий и говорящий

1) Завтра я посылаю тебе рукопись всей книги. Посылаю на адрес Ионова [558] Илья Ионов (Бернштейн) — заведующий ленинградским отделением Госиздата. . Сходи в Госиздат и забери ее. <���…>

2) Предложи рукопись Ионову для Госиздата. Если он возьмет, то верни аванс „Мысли“, получив из Госиздата. Если Ионов не возьмет книгу, то скажи „Мысли“, чтоб она издала книгу в том виде, который я посылаю, а не по твоему тексту. <���…> Одни только „беседовые“ заметки плюс „Русалка“ — ничего не стоят. Мне будет за такую книгу стыдно. <���…>

3) Кроме того, очень важно, чтобы книга набиралась не с листов, которые у тебя есть, а с посылаемых мною, т. к. в них много поправок и дополнений. <���…>

5) Однако если „Мысль“ категорически откажется печатать все 13 (или 13 ½) листов, то в крайнем случае согласись печатать те 9 (или 10) листов, которые ты ей продала. Но в этом случае я требую, чтобы на титульном листе стояло:

В. Х<���одасеви>ч. „Поэтич<���еское> хоз<���яйство> Пушкина“. Часть первая» [559] РГАЛИ. Ф. 537. Оп. 1. Ед. хр. 51. Л. 34–34 об. .

Ни одно из требований автора, кроме последнего, исполнено не было. Более того: к опечаткам «Беседы», пунктуально воспроизведенным «Мыслью», добавились новые; большая заметка о «Русалке» Пушкина, разделенная звездочками на мелкие фрагменты (числом 19), превратилась в 19 самостоятельных заметок; наконец, книга подверглась неграмотной редактуре: чья-то рука вписывала в рукопись Ходасевича неуместные эпитеты и искаженные цитаты. Прочитать корректуру Анне Ивановне не дали: «Мысль» торопилась выпустить книгу к пушкинскому юбилею.

Все это привело Ходасевича в ярость. В сдвоенном шестом-седьмом номере «Беседы» он напечатал гневное письмо, в котором перечислил все эти безобразия и объявил, что вынужден «отказаться от всякой ответственности за книгу в этом виде» [560] Беседа. 1924. № 6–7. С. 378. . От гонорара он, однако, позволить себе отказаться не мог. Поскольку парижские заработки были очень скудны, поэт рассчитывал, что Анна Ивановна половину суммы передаст ему (речь шла о 250–300 рублях; зарплата мелкого служащего в СССР в ту пору составляла 35–40 рублей в месяц), но, судя по всему, та уже привыкла воспринимать российские заработки бывшего мужа как законные алименты, и Владислав Фелицианович не стал настаивать. Картина мало походит на ту, что рисует Анна Ходасевич в своих мемуарах: «Я часто получала от него письма с какими-то реальными указаниями, где и когда можно получить деньги и посылки, но это как-то не всегда получалось. Единственное, что я получала какое-то время, — это паек из Дома ученых» [561] Ходасевич А. И. Воспоминания о В. Ф. Ходасевиче // Ново-Басманная, 19. С. 406. . Но будем снисходительны к этой в самом деле несчастной и обиженной женщине: по крайней мере, тогда, в 1920-е годы, она никому из знакомых не говорила о «Владе» худого слова.

Хотя и куцая, безграмотно изданная книга эта вызвала немало критических откликов и породила довольно бурную дискуссию. Прежде, чем этой дискуссии касаться, следует сказать несколько слов о принципах и идеях Ходасевича-пушкиниста, какими сложились они к середине 1920-х; по существу, они являются развитием идей и принципов Гершензона.

Во-первых, Ходасевич использует гершензоновский метод медленного чтения, включающий углубленный и зачастую интертекстуальный анализ каждой фразы, строки, каждого элемента текста. Не исключено, что этот метод восходит к еврейской традиции изучения и толкования Торы, с которой Гершензон мог соприкоснуться в детстве, по крайней мере, на элементарном уровне. Неслучайно Льву Яффе московский пушкинист напомнил «раввина из местечка»: «С подвижничеством раввина корпел он над ученьем и работал, только его ученьем были российская история, декабристы, исследование пушкинской поэзии и проблематика русской литературы» [562] Яффе Л. Владислав Ходасевич (Из моих воспоминаний) // Ходасевич В. Из еврейских поэтов. М.; Иерусалим, 1998. С. 17. . Другое дело, что в своем отношении к «учению» Гершензон был зачастую похож на дерзкого и вдохновенного хасидского цадика, больше полагающегося на свою интуицию, чем на традицию и рациональный анализ. Может быть, сказался и профессиональный опыт филолога-классика (Гершензон начинал свою научную деятельность с монографии об Аристотеле): для античников «медленное чтение» — норма.

Во-вторых, Ходасевич, как и Гершензон, был убежден в глубоком автобиографизме пушкинской поэзии, в неразрывной связи между творчеством поэта и его судьбой. О характере этой связи он говорит в речи «О чтении Пушкина»:

«Поэзия возникает для Пушкина не из произвольного воображения, не из абстрактного философствования. В основе поэзии лежит впечатление, то есть материал, извлекаемый вдохновением из действительности. <���…> Иными словами — в основе поэтического творчества лежит автобиография поэта. <���…> Поэзия есть проекция человеческого пути. <���…>

Творчество Пушкина находится в полном соответствии с таким взглядом на поэзию и поэта. Всякий, кто хоть немного работал над Пушкиным, знает, с какой правдивостью, даже точностью пушкинская лирика воспроизводит „впечатления“ и переживания автора. Известно и то, что конкретные события, отражаясь в большей или меньшей степени, играя то первенствующую, то второстепенную роль, преломляясь под разными углами, так или иначе вписаны в большинство и эпических его творений. С полной уверенностью можно говорить о той или иной дозе автобиографии в „Кавказском Пленнике“, в „Цыганах“, в „Евгении Онегине“, „Скупом Рыцаре“, „Каменном Госте“, „Русалке“ и т. д. и т. д. <���…> Если принято вообще говорить (и вполне справедливо), что для понимания писателя должно знать его эпоху и жизнь, то в отношении Пушкина это знание должно быть доведено до наибольшей точности. Только в этом случае понимание Пушкина может претендовать на полноту» [563] Ходасевич В. О чтении Пушкина (К 125-летию со дня рождения) // СС-4. Т. 2. С. 118–119. .

Собственным вкладом Ходасевича в пушкинистику стала идея изучения автореминисценций, намеченная еще в статье про «Уединенный домик». Как пишет Ходасевич в предисловии к «Поэтическому хозяйству», в произведениях Пушкина «повторяются темы, приемы, образы, мысли, сопоставления, звуковые и ритмические ряды, эпитеты, рифмы и т. п. <���…> Каждая группа таких автореминисценций выявляет какую-нибудь сторону в личности и творчестве Пушкина, выявляет частность малоизвестную или незамеченную вовсе. Самоповторения у художника не случайны, не могут быть случайны. <���…> В сущности и здесь, как в точной науке, только повторность явления предохраняет от риска принять случайное за типическое» [564] Ходасевич В. Поэтическое хозяйство Пушкина. Л., 1924. С. 113. .