Валерий Шубинский - Владислав Ходасевич. Чающий и говорящий

«Прежде всего, среди формалистов довольно много неудачников из начинавших поэтов. <���…> Испробовав некогда силы на поэтическом поприще и увидев, что дело безнадежно, люди порой с особым жаром принимаются за изучение поэтической механики: ими владеет вполне понятная надежда добраться-таки, наконец, до „секрета“, узнать, „в чем тут дело“, почему их собственная поэзия не удалась. <���…>

Второй разряд составляют фанатические филологи, патриоты филологии. Как им не прилепиться душой к формализму? Ведь их дисциплину, по природе своей вспомогательную, формализм кладет во главу угла. <���…>

Третья группа формалистов — люди, тяготеющие к анализу ради анализа, чувствующие себя уютно и прочно, пока дело ограничивается „строго научной“ „констатацией фактов“, люди подсчета и регистрации, лишенные способности к творчеству и обобщению, боящиеся всякой живой и самостоятельной мысли. <���…>

К ним примыкают четвертые, понуждаемые к формализму не склонностью, но обстоятельствами. Это те, кто неминуемо подвергся бы преследованиям со стороны большевиков, если бы вздумал высказать свои мысли. Формализм позволяет им заниматься подсчетом и наблюдением, уклоняясь от обобщений и выводов».

К сожалению, Ходасевич не может удержаться от того, чтобы не упомянуть о пятой, якобы существующей категории формалистов: «Те, кто вместе с большевиками имеет ту или иную причину ненавидеть весь смысл и духовный склад русской литературы. Они быстро поняли, что игнорация содержания, замалчивание и отстранение „темы“ — отличный способ для планомерного искоренения этого духа из народной памяти». Эта эмигрантская риторика была особенно неуместна в то время, когда адепты формального метода подвергались в СССР яростной травле.

В этой статье сошлись две линии литературно-критической и публицистической деятельности Ходасевича в конце 1920-х — начале 1930-х годов. Первая — историко-литературная. Поразительно то, какое место в «Возрождении», газете, ориентированной на эмигрантскую массу, уделялось прошлому российской словесности. Только в 1927 году Ходасевич напечатал в «Возрождении» статью к юбилею смерти Дмитрия Веневитинова, не самого крупного из поэтов пушкинской поры [645] Возрождение. 1927. № 660.24 мая. При этом в номере за 31 мая 1927 года была помещена другая, более комплиментарная статья о Веневитинове, принадлежащая Н. И. Кульману. , четыре статьи собственно о Пушкине («Обывательский Пушкин», «Классовое самосознание Пушкина», «Забытое стихотворение Пушкина», «Вокруг Пушкина») и одну — о Мицкевиче («Конрад Валленрод»), Некоторые из его пушкиноведческих статей этой и позднейшей поры могли быть интересны газетной аудитории — те, где шла речь о романах и дуэлях поэта, о его увлечении карточной игрой (о «Пушкине, известном банкомете», Ходасевич, сам игрок, мог писать со знанием дела). Сюда же можно добавить и юбилейные статьи — такие, как «Щастливый Вяземский» [646] Возрождение. 1928. 22 ноября. Загадочная статья: что заставило Ходасевича представить мрачного мизантропа, каким стал друг Пушкина к старости, автора трагических, безнадежных предсмертных стихов, во многом предсказывающих мотивы и тон самого Ходасевича, безмятежным домовитым счастливцем? Трудно не разделить недоумения, высказанного по этому поводу А. П. Зориным в предисловии к книге (Ходасевич В. Державин. М., 1988. С. 30). . Но часто Ходасевич обсуждал на газетных страницах темы узкоспециальные. Редакция не возражала.

Вторая линия — борьба с футуризмом и его наследием. Здесь эстетический консерватизм Ходасевича смыкался с политическим консерватизмом газеты, в которой он писал, и Владислав Фелицианович — может быть, применяясь к своей аудитории — как будто нарочно поддерживал эту иллюзию. «У футуризма с большевизмом — ряд точек соприкосновения, — утверждал Ходасевич в статье „По поводу „Перекрестка““, — из которых главная — их разрушительный, а не созидательный характер. Большевизм подрывает национальное благосостояние России в политике и в экономике, футуризм — в литературе» (Возрождение. 1930. № 1864. 10 июля) [647] Цит. по: Толмачев В. М. Владислав Ходасевич: Материалы к творческой биографии // Российский литературоведческий журнал (далее — РЛЖ). 1994. № 5–6. С. 223. .

На самом деле эстетическая позиция Ходасевича и его политический выбор были в эти годы взаимосвязаны — только связь эта была тоньше и сложнее, чем может показаться. Это отчетливо видно по статье «Бесы», с которой начались его многолетние газетные споры с Георгием Адамовичем; хотя годом раньше им уже пришлось полемизировать из-за поэтического конкурса, объявленного «Звеном» (победителя должны были определить читатели большинством голосов — Ходасевич счел подобный способ определения качества стихотворных текстов неприемлемым).

На сей раз спор начался с очередной «литературной беседы» Адамовича, посвященной «Лейтенанту Шмидту» Пастернака и напечатанной в «Звене» за 3 апреля 1927 года. Отношение парижского критика к Пастернаку не было простым и однозначным: с одной стороны, он отмечал большой талант поэта, напоминал, как ценили его Гумилёв и Мандельштам [648] Высказывания О. Мандельштама о Б. Пастернаке общеизвестны; что же до Н. Гумилёва, то, кроме этих слов Г. Адамовича, есть еще лишь одно свидетельство его благожелательного отношения к поэзии Пастернака — в мемуарах О. Мочаловой (Мочалова О. Воспоминания о современниках. Дневниковая проза. М., 1994). , с другой — сводил его творчество к «черновикам» и опасался, что от него останется лишь «несколько строчек, в которых явственно слышится подлинный редкий „голос“» [649] Цит. по: РЛЖ. С. 209. . Были, однако, в статье Адамовича примечательные слова: «Пастернак явно не довольствуется пушкинскими горизонтами, которых хватает Ахматовой и которыми с удовлетворением ограничил себя Ходасевич. Пастернаку, по-видимому, кажутся чуть-чуть олеографичными пушкинские описания природы, чуть-чуть поверхностной пушкинская однообразная отчетливость в анализе чувств, в ходе мыслей. Некоторая правда в этом его ощущении, на мой взгляд, есть. Кажется, мир действительно сложнее и богаче, чем представлялось Пушкину. Пушкинская линия не есть линия наибольшего сопротивления. Не надо преувеличивать цену ясности, в которой не вся мировая муть прояснена» [650] Там же. .

Ходасевич ответил статьей «Бесы» (Возрождение. 1927. № 678.11 апреля). Нетрудно было предположить, что именно он скажет: что есть другой Пушкин, не тот, «которого из десятилетия в десятилетие преподносили на гимназической, на университетской скамье, потом в пузатых историях литературы» [651] Там же. С. 211. , а подлинный, «великий и мудрый, таинственный и „темный“»; что «не „мир сложнее и богаче, чем представлялось Пушкину“, а Пушкин сложнее и богаче, чем представлялось Адамовичу». Предсказуемы и уничижительные суждения о Пастернаке. Примечательны следующие слова из заключительной части статьи: