Валерий Шубинский - Владислав Ходасевич. Чающий и говорящий

Простите, что беспокою Вас. Мне совестно это делать, зная, как Вы заняты. Но я все же надеюсь, что зная писательское житье не понаслышке, Вы захотите что-нибудь сделать для меня и моей семьи, для избавления нас от этого бедствия. Я не преувеличиваю. Ольга Давыдовна зимой не раз спрашивала, „не нужно ли мне чего-нибудь“. Я благодарил, говоря, что у меня все есть. Но вот — теперь истинная беда: я лишусь возможности работать. Это ужасно и морально, и материально» [406] РГАСПИ. Ф. 323. Оп. 2. Д. 164. Л.65–65(об.). Цит. по: В жерновах революции. Российская интеллигенция между белыми и красными в пореволюционные годы: Сборник документов и материалов. М., 2008. .

В этом письме интересно все: и те внешние обстоятельства, о которых в нем говорится, и тон, которым поэт обращается к московскому «градоначальнику», в котором он видит (или делает вид, что видит) не только представителя «рабочей» власти, но — прежде всего — бывшего коллегу-литератора. Каменев в тот раз помог; естественно, что и полгода спустя поэт обратился к нему же. На сей раз прием прошел неудачно: председатель Моссовета Ходасевичу вежливо отказал: «Конечно, письмо в жилищный отдел я могу вам дать. Но поверьте — вам от этого будет только хуже. <���…> Сейчас они просто для вас ничего не сделают, а если вы к ним придете с моим письмом, они будут делать вид, что стараются вас устроить. Вы получите кучу адресов и только замучаетесь, обходя свободные квартиры, но ни одной не возьмете, потому что пригодные для житья давно заняты, а пустуют такие, в которые вселиться немыслимо. <���…> Конечно, у них есть припрятанные квартиры. Но ведь вы же и сами знаете, что это — преступники, они торгуют квартирами, а задаром их вам никогда не укажут» [407] Ходасевич В. Белый коридор // Ходасевич В. Избранная проза: В 2 т. Т. 1C. 93. .

Тогда же поэту пришлось вытерпеть долгий светский разговор с Ольгой Каменевой. Ходасевич со смешанным чувством вспоминал годы спустя об этой женщине, «недаровитой и неумной», добродушной и лицемерной, привечающей писателей, рвущейся ими поруководить, задающей им «шпионские» вопросы друг про друга, обожающей побеседовать «о культурном», но притом — нежной матери. Матери четырнадцатилетнего мальчика, которого «как-то на Волге товарищ Раскольников одел по-матросски». («Также точно, таким же матросиком, недавно бегал еще один мальчик, сыну ее примерно ровесник: наследник, убитый большевиками, ребенок, кровь которого на руках вот у этих счастливых родителей» [408] Там же. .)

Очерк «Белый коридор», только что процитированный, написан в 1937 году, примерно в то время, когда свершилась судьба всех: и самого Каменева, и его лично мало в чем виноватой жены, и совсем уж ни в чем не повинного сына. Думал ли об этом Ходасевич? Предвидел ли участь «товарища Раскольникова», да и знаменитого брата Ольги Давыдовны? Одно можно сказать достоверно: он не мог видеть в большевиках, как Мережковские, уэллсовских марсиан. Он хорошо знал их и видел: перед ним не демоны, а люди. Не лучшие из людей, но достаточно понятные — типичные доктринерствующие русские интеллигенты, местами тронутые «декадентщиной», во многом похожие на тех же Мережковских. Он знал личные слабости и пристрастия большевистских вождей, тонкости их взаимоотношений, зачастую восходившие к эмигрантским бытовым склокам. И уже став врагом Совдепии, он хотел, да не мог отделаться от этого человеческого отношения и понимания.

Так или иначе, Ходасевич остался в своем полуподвале, а Книжная палата — на Девичьем Поле. Зимой снова пришлось всем сгрудиться в одну комнатку — Владиславу Фелициановичу, Анне Ивановне и Гаррику. Прислуге места для сна уже не было, она спала в кухне, на плите, но зато там было теплее: комната обогревалась через окошко из кухни. К Новому году прислуге пришлось отказать. Теперь, помимо службы, все труды по заготовке дров, растапливанию печи, приготовлению пшенки легли на самих Ходасевичей. К весне 1920 года Владислав Фелицианович заболел фурункулезом. «Эта весна была ужасна. Дом отсырел, с окон в комнату текли потоки от талого снега. Я лежал. Жена днем на службе, потом — за кухарку, потом — за сестру милосердия. Своими руками перевязывала по двадцать раз все мои 121 нарыв (по точному счету)» [409] Ходасевич В. О себе // СС-4. Т. 4. С. 188. , — вспоминал поэт два года спустя.

Именно тогда впервые возникла мысль о переселении в Петроград. Руководство «Всемирной литературы», зная о положении Ходасевича и убедившись в бесперспективности московского филиала, предложило Владиславу Фелициановичу переезд. Но тут возникло непреодолимое препятствие: Ангарский не желал отпускать «незаменимого работника» и даже «заявил не шутя, что если я уйду из Книжной Палаты без его разрешения, то он посадит меня „куда следует“ за саботаж» [410] Ходасевич В. Книжная палата (Из советских воспоминаний) // СС-4. Т. 4. С. 239. . Однако в конце июня 1920 года правление Российской книжной палаты было переведено из Петрограда в Москву, региональные палаты, в том числе и московская, ликвидированы, дело учета печатной продукции по всей стране объединено. Ходасевич остался без работы — к собственной радости. Все же Ангарский и теперь его не отпускал, утверждая, что Ходасевич «числится за отделом печати», и обещая подыскать новое занятие. Такова была оборотная сторона симпатии взбалмошного начальника.

Пока же Владислав Фелицианович, пребывавший в вынужденной праздности, воспользовался предложением Гершензона, который пристроил поэта и его жену (она тоже была изнурена трудами и недоеданием так, что на ней, как рассказывал Ходасевич Юлии Оболенской, «уж и румяна не держались») в «здравницу для переутомленных работников умственного труда». Это был двухэтажный домик в 3-м Неопалимовском переулке, где удачливые интеллигенты могли провести некоторое время, пользуясь праздностью, неплохим питанием и наблюдением врача, лишенного элементарных медикаментов. Ходасевича взяли туда на три месяца, Анну Ивановну — на полтора.

Сам Гершензон тоже провел в этой здравнице все лето; жил он в одной комнате с Вячеславом Ивановым — именно здесь они написали свои впоследствии знаменитые «Письма из двух углов». Как иронизировал Ходасевич, «в углу вечно мятежного Гершензона царил опрятный порядок: чисто постланная постель, немногие тщательно разложенные вещи на столике. У эллина Вячеслава Иванова — все всклокочено, груды книг, бумаг и окурков под слоем пепла и пыли; под книгами — шляпа, на книгах — распоротый пакет табаку» [411] Ходасевич В. Здравница (Из московских воспоминаний) // СС-4. Т. 4. С. 267. . Ходасевичу повезло: ему досталась отдельная комната. Кроме гуманитариев-модернистов здесь отдыхали разные люди: пожилые врачи; восьмидесятилетняя Мария Александровна Сеченова-Бокова, считавшаяся прототипом Веры Павловны в «Что делать», тоже по профессии врач-офтальмолог; брат Бунина Юлий Алексеевич, известный общественный деятель и публицист, председатель Литфонда; старая меньшевичка Аксельрод-Ортодокс, пользовавшаяся славой «российского теоретика марксизма»… Некоторые из обитателей звали лечебницу «богадельней», но она была также и гостиницей: здесь ненадолго останавливались приезжающие в Москву провинциальные ученые.